Дело шести безумцев

Появившись со спины, он резко дернул меня, разворачивая. В его левой руке блеснуло лезвие скальпеля. Схватив за копну волос, Камиль резко потянул, и я откинула голову назад. Шея изогнулась дугой. Я чувствовала, как во мне пульсирует кровь, сразу под ухом, на которое Камиль смотрел безотрывно последние полгода. И лишь недавно обнаружил, что у меня есть еще и глаза.

Которыми я рассмотрела чуть больше, чем только его. Я рассмотрела… его «Камелию».

Губы Камиля что-то нашептывали – что, если он и правда решил прочитать молитву впервые в жизни? Он безотрывно смотрел в мои серые глаза, смотрел так, как ни разу за все время, что я его знала. Чувствуя в уголке глаза слезу, я моргнула, позволив ей сорваться по щеке на шею, в ту самую точку, куда, наверное, перевел теперь взгляд Камиль.

Моя слеза превратилась в отмашку стартового флага…

…или финишного?

Выпадет ли мне черная клетка флага или белая?

Я не знала, что будет дальше… Впервые в жизни у меня не было ответа.

И у Аллы в моей больной голове тоже.

Прикосновение пальцев, удар – и лезвие, скользнувшее вглубь по самую рукоять. Кожей шеи я чувствовала плотно сжатый кулак Камиля, державшийся за скальпель. Если бы я была Максимом, в голове бы родилась дурацкая пошлая аллегория.

Потом был коридор, следы моих кровавых пальцев, пробующих держаться за стену. Я с трудом стояла на ногах, но продолжала двигаться. Дергала за все ручки дверей, и одна поддалась. Та, что вела в кабинет шифровальщиков.

Сделав несколько шагов, я упала на пол, и мои кровавые ладошки ударили о стеклянную столешницу.

– Кира!? Господи, Кира…

Женя рухнул на колени возле меня. Он сорвал с себя халат и подложил мне под голову. Не зная, что делать, он водил ладонями, как шаман, словно пытался вылечить колото-резаную рану эзотерическими практиками. И позвать на помощь было некого. В такую рань еще никто не пришел.

– Кто это сделал?! Кто?!

– Ка… Камиль… – ответила я, боясь прикоснуться к лезвию.

– Почему?!

– Он… виноват… во всем. Я доказала, что… это был он. «Скорую»…

– Да, да! Сейчас! – бросился он к телефону. – Держись, тебе больно? Это же… черт, это тот самый удар… Если выдернуть нож, наступит смерть…

– Не трогай…

– Вызвал! – отбросил он мобильник.

Шея словно бы одеревенела. Я могла дышать и тихо говорить, боясь шевельнуться.

– Кира, говори, что угодно!.. Обо всем, что поможет обвинить Камиля!

– Токсин в пшенице… Сорт Аллы… назвала его… «Вермильон». Кафе «Вермильон»… означает… алый пигмент. Эти кафе… они принадлежат Марии Зябликовой…

– Кому?

– Бывшей… жене… Камиля.

– Что? Но как ты узнала?

– Нашла фотографию… в учебнике…

– «Психология криминалиста что-то там». Никогда его не читал, – сидел Женя рядом со мной на полу.

Прошло почти десять минут, а врачей все не было.

– Где «Скорая»?..

– А… «Скорая»… – провел Женя по моим волосам, успокаивая, – решил не напрягать их. Знаешь, ты так удачно раскрыла дело. Так вовремя. Так профессионально! – дружелюбно двинул он кулачком мне в плечо. – Пусть так и будет, – коснулся он мизинцем кончика рукояти скальпеля. – Камиль правильно сделал, что убил тебя. Он же псих! Он мечтал убить кого-то именно так! Вот и сделал.

– Я… жива…

– Это пока что, Кирочка! Это пока что!

Сглотнув, я приготовилась кое-что произнести, понимая главное – то же самое я сказала когда-то Камилю… Любовь – она во всем повинна, во всем добре и зле, что творится рядом.

– Ты любил ее…

– Что?..

– Господи… Женя, это ты… ты любил Аллу…

– Алла… – мечтательно выдохнул Женя, – я звал ее Яной, помнишь? Мы проводили уйму времени вместе. Она была особенной. Говорила, говорила, говорила… даже занимаясь сексом, она говорила. Я слушал, я все запомнил. У меня был паспорт жены Камиля. Она подписала контракт, обязуясь исполнять роль Аллы, а шантажировать ее ребенком – что могло быть проще? Ради деток люди способны на все. Зябликова подписала договор и превратилась в Аллу и владелицу сети кафе «Вермильон», куда я поставлял красное зерно для муки и выпечки. Я не знал, кому что доставалось. Кому булки из обычной муки, а кому из красной. Колосьев зрело немного. Лотерея! – хлопнул он в ладоши. – Игра на выживание!

– Что… в пшенице?

– Спорынья. Слышала про деревни самоубийц в средневековой Франции? О, это были мои любимые истории. Алла рассказывала, как от хлеба, зараженного спорыньей, люди вешались гроздьями на вращающихся лопастях мельницы или ныряли с крыш домов головой в ведра. Алла усилила геном спорыньи. Она даже цвет изменила. Колосья со спорыньей стали не черными, а кроваво-красными.

– Воеводин… знает про кафе…

– Он не знает, где находится поле. Пшеница растет на стенах лабиринта изо льда. Что ж, кажется, меня ждет командировка в Оймякон. А ты, ты там давай, передавай привет моей любимой. Скажи, что Таня – это несерьезно, ради пользы дела. Я буду всегда любить только мою особенную «Яну».