Дело «Трудовой Крестьянской партии»

Болезнь, которой я страдаю, принадлежит, по-видимому, к числу хронических. Поражено внутреннее ухо (теперь второе), т. е. один из участков головного мозга, или область, смежная с головным мозгом, которая не поддается непосредственному лечению. То лечение, которым я пользуюсь сейчас, является косвенным, направленным на общее укрепление нервной системы, и, по-видимому, не может быть иным. Таким образом, самое течение болезни зависит целиком от общих условий жизни. Восстановление слуха невозможно. Быть может, невозможно даже полное сохранение той его доли, которой я еще располагаю. Но общие условия жизни определяют тот срок, который протечет до полного или почти полного наступления глухоты: он может быть растянут, но может быть и сжат. Этими же условиями определяется частность и напряженность головокружений, которые в благоприятной обстановке могут быть смягчены. Не приходится доказывать, что тюремный режим неблагоприятен для хода подобной болезни. Особенно тяжелым по своим последствиям является режим строгой изоляции, депрессирующе действующий на психику и неизбежно обостряющий болезненное состояние нервной системы, а, следовательно, в частности и тех нервных центров, в расстройстве которых заключается моя болезнь. Поэтому тюремное заключение является для меня более тяжким, чем для человека в здоровом состоянии. Поэтому же дальнейшее заключение означает для меня преждевременное наступление инвалидности после довольно мучительного периода болезни.

Между тем я все еще надеюсь, что смогу сохранить на некоторое время хотя бы часть своей работоспособности. Естественно, что я стремлюсь к этому уже в силу простого жизненного инстинкта. Но это не все. Помимо того я добиваюсь этой цели, потому что хочу еще работать в нашей стране, потому что хочу принести хоть какую-нибудь пользу в рядах той бесчисленной армии, которая строит новую, социалистическую жизнь и, укрепляя с каждым годом хозяйственные и культурные силы советского государства, подготовляет вместе с тем социальное и нравственное перерождение всего человечества.

Я сижу в тюрьме в условиях строгой изоляции. Но никакой режим не может изолировать меня настолько, чтобы я не ощущал тех величайших сдвигов, которые совершаются за тюремными стенами. Я глохну. Но я не так глух, чтобы не слышать радостных голосов советских строителей, гордо отмечающих победы социалистического творчества на всех фронтах напряженной работы. Я очень подавлен. Но и в мою камеру, и в мою душу проникает тот бодрый энтузиазм, которым охвачено все лучшее в стране: на фабриках, на стройках, на колхозных полях, в воздухе и среди льдов арктических морей. В этом смысле моя жизнь даже и в тюрьме не лишена своих радостей. Но они связаны с величайшей горечью. Я хочу быть среди строителей. Я читаю газеты и знаю: этого – участия в стройке, права вскапывать землю социалистической родины, права класть камни, из которых вырастают советские сооружения, – этого не лишены были многие люди, признанные виновными в совершении тяжких преступлений. Мне это не предоставлено. Мне позволено, правда, заниматься наукой, я могу до известной степени поддерживать свою квалификацию, и научная работа представляет конечно очень большой жизненный ресурс. Но годы проходят и вместе с тем угроза инвалидности вырисовывается все более явственно. Что пользы от того, что я изучу еще несколько сочинений, если приобретенные знания уже невозможно будет приложить на практике. Я не фанатик самоусовершенствования в пустом пространстве. Неужели же советская власть будет в отношении меня так сурова, что признает, что нет на советской территории такой работы, которую мне можно было бы позволить выполнять.