Дело «Трудовой Крестьянской партии»

Кондратьев в 1928 г. передавал мне со слов Дояренко, что среди к.-р. части студенческой молодежи существуют террористические настроения, по этому поводу мы беседовали с ним о возможном значении террора как средства борьбы с Соввластью, при чем оба высказались по этому вопросу отрицательно. В этом разговоре речь зашла и о том, какое значение имел бы удачный террористический акт, совершенный на Сталина, и мы говорили о том, что при исключительном положении, которое Сталин занимает, как в ВКП(б), так и в Советском государстве, такой акт нельзя было бы приравнять по его значению к обычным террористическим актам, т. к. он имел бы крупные политические последствия»[230].

После этих «признаний» Юровского стали обрабатывать Кондратьева. 22 ноября 1930 г. ночью он был вызван на допрос к Гаю, тот заявил, что его показания о «ТКП», данные в Секретном отделе, касаются идеологической болтовни и не касаются существа дела. Потребовал полного и окончательного разоружения, указав, что в противном случае не гарантирует жизнь.

Кондратьев вспоминал: «М.И. Гай дал мне прочитать протокол показаний проф. Юровского от 20 или 21 ноября, в котором последний в изменение своих показаний в СО признал как интервенцию, вредительство, так и повстанческие отряды, организуемые будто бы ТКП против советской власти. Этот протокол потряс меня до глубины души. Хорошо зная безукоризненную честность Л.Н. Юровского, как в личной жизни, так и в Советской работе, я столь же хорошо знал, что все его показания абсолютно не отвечали действительности, ибо не мог я не знать, например, делал проф. Юровский у меня на квартире доклад о свидании с Милюковым и об интервенции, или нет. И я без труда представил себе все те страдания, через которые он должен был пройти перед подписанием такого протокола. Все же и теперь я еще отказался изменить свои показания и подтвердить протокол Юровского. И я в ту же ночь был переведен из приличной камеры в камеру с температурой от 3 до 5 градусов. Таков был первый результат первой попытки сопротивления следствию в этом новом цикле допросов»[231].

После холодной камеры Кондратьев сдался. На следующем допросе он заявил Гаю, что, не входя в обсуждение поставленных им вопросов по существу, целиком полагается на него и готов принять на себя любые преступления. Просил освободить его от прямого признания вредительства, от признания получения от кого-либо денег и о такой формулировке пункта об интервенции, чтобы было ясно, что «ТКП» стояла не за интервенцию, как таковую, а за вооруженное восстание собственными силами в момент начала интервенции.

Гай согласился. Он сам продиктовал своему помощнику два протокола показаний Кондратьева, из которых первый начинался словами: «В целях окончательного разоружения». Оба эти протокола Кондратьев подписал не читая. «В результате я превратился в человека, который был занят общим руководством организацией повстанческих отрядов и подготовкой общего вооруженного восстания в момент интервенции. Теперь у ТКП были уже не только ЦК, областные комитеты, многочисленные приверженцы, но и свои склады оружия, в частности при различных научно-исследовательских учреждениях, готовые отряды, которые частично даже уже действовали»[232].

Примерно 28 декабря дело Кондратьева вновь перешло в Секретный отдел ОГПУ следователю А.С. Славатинскому. В первый же день он вновь поднял вопросы об интервенции и повстанческом движении. Кондратьев в состоянии полного отупения сказал ему, что подпишет любой протокол и примет на себя любое преступление. На это Славатинский заметил, что в последних показаниях в ЭКУ Кондратьев сбился с пути, и посоветовал ему поговорить с Аграновым.

Эта беседа состоялась приблизительно 31 декабря в присутствии Славатинского и Горожанина. Агранов заявил, что все до последнего пребывания его в ЭКУ ему известно и что его интересует лишь этот период. Тогда Кондратьев сообщил ему о мотивах, заставивших признаться в мнимых преступлениях. Агранов заметил, что понимает его состояние.

В это время закончилось следствие по делу «Промпартии». Предположения «отца народов» оказались прозорливыми. В приговоре по делу утверждалось, что эта организация была связана с «Торгпромом» – зарубежной контрреволюционной группой, в которую входили бывшие российские капиталисты во главе с Денисовым, Нобелем, Монташевым.

Промпартия делала основной упор на военную интервенцию против СССР, для подготовки которой вступала в организационную связь с интервенционистскими организациями как внутри СССР (эсеро-кадетской и кулацкой группой Кондратьева – Чаянова, меньшевистской группой Суханова – Громана), так и за границей (Торгпром, группа Милюкова, интервенционистские круги Парижа).

Военная интервенция готовилась в 1930 г. силами иностранных экспедиционных корпусов при участии остатков врангелевской армии и красновских казачьих частей. Эти соединения должны были якобы нанести комбинированный удар по Москве и Ленинграду.