Дело Зили-султана

Внешне лазарет выглядел неплохо — три чистые комнатки с застеленными кроватями. В одной из комнат размещалась целая аптека со шкафом, в котором вместе с полными склянками почему-то во множестве стояли и пустые. Не успел я спросить, что может означать такая конфигурация, как явился старший врач — хеким-баши. Звали его, кажется, Шахзаде Ибрагим-мирза и, насколько я понял, он принадлежал к местной знати. Впрочем, толку от этого не было никакого, сразу стало ясно, что врач он никудышный. Правда, то, что он потерял во врачебном искусстве, он с лихвой восполнил в ораторском.

— О блистающий своими добродетелями ротмистр, подобный солнцу и луне, и даже во много раз их превосходящий, да будет благословен твой визит в нашу утлую обитель! — обратился ко мне хеким-баши, едва Калмыков представил меня ему.

Я не удержался и поморщился, поскольку никак не могу привыкнуть к местной велеречивой манере, которая иной раз кажется мне просто издевательской. Но хеким-баши трансформаций моей физиономии не заметил, а взялся рассказывать о важности медицинской помощи в военное, а равно и в мирное время. Я не буду передавать всю ту чепуху, которую он с важным видом сообщал, могу только сказать, что вы поистине взысканы Аллахом и Пророком, раз миновали вас эти глупости.

Пока он болтал в свое удовольствие, я взял одну из полных склянок и понюхал. Запах показался мне странным. Тогда я взял другую, третью, четвертую — все они пахли одинаково и как-то, я бы сказал, не совсем по-медицински. Смутило меня и то, что склянки не были подписаны — как же понять, что там внутри?

— Это что за лекарство? — спросил я.

Урядник внезапно покраснел, а хеким-баши ласково улыбнулся и ответил:

— Лучшее лекарство на свете, созданное самой природой.

— И что же в него входит? — не отставал я.

— Мел, вода, немного краски, — отвечал этот удивительный эскулап.

На мой вопрос, где же настоящие лекарства, я услышал уже знакомый ответ про нехватку денег.

— Но помилуйте, — изумился я, — как же вы лечите больных?

— А больных нет, — отвечал хеким-баши, — больных, слава Аллаху, исцеляет Всевышний прямо у них дома.

Я вполне допускал, что Всевышний мог исцелять больных и увечных прямо по месту жительства в мирное время, но как быть во время войны? Неужели они и раненых отправят лечиться по квартирам?

— Аллах — Милостивый, Милосердный — не попустит случиться войне в нашем благословенном отечестве, — с чрезвычайной убежденностью отвечал Ибрагим-мирза.

Я хотел было спросить, к чему же тогда были все его разговоры о медицине. Если Всевышний лично охраняет мир в стране, так надо бы немедленно распустить не только казачью бригаду, но и все шахское войско. Однако, глянув на вдохновенную физиономию собеседника, я передумал. Тем не менее осмотр лазарета я завершал с полным убеждением, что если бы Зили-султан захотел захватить столицу, он сделал бы это без всякого Максима, одними голыми руками.

Мы уже собирались закончить нашу экскурсию, как в лазарет ворвался человек в белом поварском колпаке. Лицо его перекосилось от ужаса и цветом почти сравнялось с колпаком.

— Господин, — хрипло прошептал он на ломаном русском языке, — тревога!

«Неужели началось, — изумился я, — неужели мысли мои телепатическим путем достигли Зили-султана, и он решил атаковать столицу, не ожидая никаких пулеметов?» Однако тут же выяснилось, что тревога была не военной, а имела прямое отношение ко мне. Из панических криков повара, мешавшего русскую речь с персидской, я понял, что с моим помощником случилось нечто ужасное.

Мы с урядником бросились вслед за поваром в кухню. Первое, что я увидел, был лежащий на полу Ганцзалин. Он валялся ничком, кожа его потемнела, дышал он тяжело, глаза покраснели, зрачки расширились, на лбу выступил холодный пот.

— Что происходит? — взревел я, хватая Ганцзалина за руку и пытаясь нащупать пульс, который, как назло, прощупывался очень плохо.

Первым моим порывом было сделать ему искусственное дыхание, и я уже наклонился пониже, но тут взгляд мой упал на пол рядом с плечом бедняги. На полу валялась уже знакомая мне этикетка с черепом и костями и надписью «цианид». Проклятье! Неужели Ганцзалин не выбросил яд, а решил припрятать до лучших времен? Картина была совершенно ясна: он не придумал ничего умнее, как положить склянку в карман, не приняв никаких мер предосторожности. Пробка открылась, и он либо вдохнул ядовитые пары, либо яд попал ему на кожу.

Я обхлопал его карманы, но ничего не нашел. Может, склянка куда-то закатилась, может, найдя ее открытой, он просто избавился от нее. Так или иначе, искать яд сейчас времени не было.

— На воздух его, быстро, — скомандовал я уряднику и повару.

Они подхватили Ганцзалина и потащили к выходу. Я стал метаться по кухне, открывая и закрывая шкафы и наконец увидел то, что искал — банку с медом. Я налил воды в большую кружку, бухнул туда же меду от души, перемешал, выбежал на улицу, отдал уряднику, велел вливать в пострадавшего получившийся сироп: глюкоза задержит распространение яда. Сам же вернулся назад, ворвался в лазарет. Там трясся напуганный до смерти хеким-баши.