— Мустафа, — сказал я по-тюркски, — принеси нам шампанского бутылочек пять.
— Нет шампанского, — пробурчал Мустафа, — кончилось вчера.
И молча вышел из шатра.
— Забавная вещь, — я не терял хладнокровия, — какая же может быть война без шампанского? Это же чистое варварство. Неужели придется переходить на водку?
Хмыкнул один только лейтенант Коулман, но тут же и затих испуганно.
— В таком случае распишем пульку, — предложил я. — У кого колода?
Однако перекинуться в карты желающих не было: офицеры как-то странно отворачивались и избегали моего взгляда. Ну и черт с вами, подумал я, как-нибудь обойдусь. В конце концов, миссия моя почти исполнена. Уже ясно, что англичане вооружают Зили-султана, осталось только, чтобы он обнаружил свое чудо-оружие и применил его. Это станет тем редким случаем, когда победителя будут судить, и судить сурово.
Выходя из шатра, я нос к носу столкнулся с сартипом, командовавшим личной охраной принца. Его, кажется, звали Тахир-дженаб, я не помнил точно, потому что мы с ним и двух слов не сказали. Но в этот раз пройти мимо не удалось — сартип перегородил мне дорогу. Его сопровождали четверо-караульных с примкнутыми штыками.
— Нестор-дженаб, сдайте оружие. Вы арестованы.
Я бросил быстрый взгляд по сторонам. Наверное, в жизни каждого шпиона наступает момент, когда он слышит эти слова. Если же он их не слышит, то он либо сверхъестественно хитер, либо не сделал ничего такого, за что бы его стоило арестовать. Главное, впрочем, состоит в том, чтобы вскоре за этими словами не прозвучала сакраментальная фраза: «Приговаривается к смертной казни». Все остальное можно пережить.
Итак, я арестован. Так вот, значит, о чем совещался Зили-султан в своем шатре в мое отсутствие! Разумеется, четыре солдата и сартип меня не удержат, я легко убегу, даже если им дан приказ стрелять в случае неповиновения. Вот только стоит ли поступать столь опрометчиво? Если меня и правда считают туркменским лазутчиком, то это просто смешно и подозрения эти я рассею несколькими словами, да и полковник Олдридж всегда подтвердит мою невиновность. Нет-нет, будем сохранять спокойствие. Хотя протокол есть протокол, и я бы хотел узнать кое-что перед тем, как отдать мой верный револьвер.
— По чьему приказу я арестован?
— Приказ принца.
Так, ну, хотя бы в этом я был прав. С другой стороны, кто еще здесь мог меня арестовать?
— И в чем же меня обвиняют?
Обвиняли меня в измене, больше ничего сартип не знал или не собирался говорить. Что ж, и в этом я прав. Ничего страшного, как-нибудь перетерпим. Ближайший разговор с его высочеством, я полагаю, все поставит на свои места.
Меня отвели на гауптвахту и заперли там. Я мог поклясться, что по дороге спину мне сверлил взгляд Ганцзалина. Я сделал незаметный жест, который означал: пока ничего не предпринимать. Жест, разумеется, был незаметен лишь для окружающих, Ганцзалин-то его видел прекрасно.
Гауптвахта была обустроена на персидский манер. На грязных обшарпанных стенах здесь висели ковры, зато земляной пол оказался совершенно голый. Впрочем, может быть, оно и к лучшему. У часовых сапоги были такие грязные, что ковер на полу мгновенно превратился бы в собачью подстилку или даже еще во что-нибудь похуже.
Мне бросили на пол кошму, и я, преодолев некоторую брезгливость, худо-бедно на ней устроился.
Бурда, которую принесли мне на ужин, была совершенно несъедобной. Впрочем, не думаю, что старались отдельно для меня. Скорее, это была обычная солдатская еда. Я осторожно попробовал ее и решил все-таки не продолжать. На мой взгляд, голодная смерть была куда здоровее такой еды. К счастью, ближе к ночи явилась Элен, которая принесла мне собственноручно сделанные пирожки.
— Признавайся, что ты такое натворил? — зашептала она мне в дверное окошко, которое смотрелось теперь как рама для ее прелестного лица. — За что тебя арестовали?
На этот вопрос я только и мог, что плечами пожать. Я на самом деле не знал, что бы я мог натворить такого ужасного, за что меня следовало бы арестовать. Ну, то есть знал, конечно, но кроме меня самого это мог знать только российский министр Николай Карлович Гирс да, может быть, кое-кто в эндеруне нашего дорогого шахиншаха.
— Послушай, Нестор, — моя очаровательная подруга сделалась чрезвычайно серьезной. — Видимо, ты перешел какую-то границу. Умоляю тебя, не дразни гусей. Персы на вид добродушны, но скоры на расправу. До шахиншаха далеко, защитить он тебя не сможет. Даже твой Ганцзалин куда-то пропал.
Я отвечал, что она, на мой взгляд, несколько преувеличивает опасность. Что же касается Ганцзалина, то пусть-ка она сделает следующее. Выйдя с гауптвахты, пусть посмотрит на небо и левой рукой как бы заслонится от света солнца. Это будет знак Ганцзалину, и он с ней свяжется.
— О чем ты говоришь, какое солнце — на улице ночь!
— Неважно. Сделай так, как будто ты заслоняешься от света луны…
Она отвечала, что это глупость, потому что от луны никто не заслоняется, на луну, даже полную, можно спокойно смотреть, не щуря глаз. Я шутливо поднял руки, капитулируя.