Дельцы.Том I. Книги I-III

Алеша очнулся тоже на восьмомъ мѣсяцѣ любовной эпидеміи и набросился было на серьезный студенческій обиходъ жизни, сталъ ходить и въ Сорбону, и въ «Ecole de Droit» и въ «Collège de France», но Фифины не давали покоя. Онъ почувствовалъ, что безъ Николаича онъ пропадетъ и никакъ не направитъ себя на университетскій путь. Тутъ же сталъ онъ получать самыя мрачныя письма отъ Прядильникова, которыя одни были способны вызвать его изъ Парижа. Онъ оборвалъ нить на какой-то Леони, которая клялась ему въ самый день его отъѣзда нанюхаться окиси углерода въ должномъ количествѣ. И эта смертоубійственная угроза не удержала Алешу. Онъ полетѣлъ прямо въ Петербургъ и нашелъ Николаича въ состояніи ужаснаго нравственнаго маразма. Теплое чувство, связывавшее ихъ, сдѣлалось единственнымъ лекар-ствомъ обманутаго инженера. Въ своемъ Алешѣ онъ видѣлъ и ощущалъ, каждую минуту, красивую, даровитую, свѣтлую юность, предающуюся излишествамъ своего возраста съ такимъ оттѣнкомъ нравственнаго изящества, съ такою полнотой органическихъ силъ, что самыя эти излишества дѣлались предметомъ задушевнѣйшихъ разговоровъ и изліяній, вызывали смѣхъ въ нервномъ холерикѣ и помогали ему забывать глодавшаго его червяка. Алеша, врачуя его раны, являлся передъ нимъ блуднымъ сыномъ, прося руководительства и умственной поддержки. Начались занятія вдвоемъ, а съ ними проходила и хандра.

Университетская жизнь захватила Алешу довольно широкою волной. Занимался онъ порывами, много тратилъ времени на пріятельства, охотно покучивалъ, но также охотно сидѣлъ и дома, пристращался къ чтенію. Для него оно сопряжено было съ особымъ духовнымъ удовольствіемъ. Онъ ничего не читалъ, не поспоривъ потомъ съ Николаичемъ, не узнавши сути его взгляда, не обмѣнявшись съ нимъ самыми задушевными идеями и упованіями. На третьемъ курсѣ Алеша былъ уже гораздо начитаннѣе товарищей и въ немъ заговорила литературная жилка. Сначала Прядильниковъ давалъ ему кое-какую литературную работку: переводы статеекъ, извлеченія, своды фактовъ. Прядильниковъ самъ втянулся въ литературное дѣло, не переставая заниматься техническими вопросами. Другаго опредѣленнаго занятія у него и не нашлось. Онъ посвящалъ Алешу во всѣ свои полемическіе интересы, а полемизировалъ онъ постоянно. Кромѣ того, ихъ умственная жизнь затрогивала самые разнообразные мотивы: и беллетристику, и журнальную руготню, и новые соціальные вопросы, и проснувшуюся тогда критику. Алеша сталъ къ концу своего университетскаго ученія жить всѣми волненіями литературнаго міра. Свой юридическій факультетъ не сдѣлалъ онъ нимало цѣлью умственныхъ стремленій. Кандидатскій экзаменъ сдалъ онъ благополучно, поступилъ-было въ сенатъ, но черезъ нѣсколько времени превратился въ полулптературнаго богему.

Еще въ университетѣ «прожигалъ» онъ жизнь въ двухъ направленіяхъ: и по части пріятельскихъ пирушекъ, и по части женскаго пола. Вмѣсто Фифинъ и Титинъ явились русскія барыни, и Алеша какъ-то сразу сдѣлалъ себѣ спеціальность изъ того, что Прядильниковъ называлъ «совращеніемъ замужнихъ бабъ». Русскія барыни являлись, конечно, въ болѣе ограниченномъ количествѣ, чѣмъ Фифины; но звѣрь все-таки бѣжалъ на ловца. Алеша, возмужавъ, сдѣлался еще красивѣе и особенно борода его привлекала сердца барынь. Отдаваясь инстинктамъ и побужденіямъ своей эллинской молодости, Алеша все живѣе и разностороннѣе воспринималъ и разумѣлъ жизнь. На творческую сторону литературы отзывался онъ съ рѣдкимъ чутьемъ. Онъ способенъ былъ упиваться хорошею вещью, зачитываться ею, какъ выражался, «до изнеможенія». И внѣ книжекъ журналовъ, въ театрѣ, на выставкѣ, гдѣ только можно, Алеша искалъ эстетическихъ удовлетвореній, привязывался къ пьесѣ, къ актеру, къ картинѣ, говорилъ о нихъ горячо и, вмѣстѣ, съ тонкимъ юморомъ; равнодушнаго же критиканства терпѣть не могъ. Слогъ его сталъ выравниваться и очень скоро получилъ своеобразный пошибъ. Въ его языкѣ не попадалось вовсе вычурныхъ журнальныхъ фразъ, модныхъ иностранныхъ терминовъ, всей той рутины, которую молодые писаки переносятъ на бумагу прямо со страницъ любимыхъ журналовъ. Изъ него могъ бы выработаться не только бойкій фельетонистъ, но и весьма замѣчательный повѣствователь, еслибъ наслажденія жизни не увлекали его въ сторону и не увеличивали и безъ того порядочный запасъ лѣни. Задуманныхъ повѣстей Алеша никогда не могъ кончить. Даже для мелкихъ статеекъ Николаичу приходилось подвергать его чуть не домашнему аресту.