Дельцы. Том II. Книги IV-VI

«Какіе они странные», почти каждый день повторяла она, ложась спать. Сначала ее огорчило то, что ей не удается жить съ ними «en bons camarades», что ей неловко приласкаться къ Катеринѣ Николаевнѣ, когда всгрустнется, но потомъ она начала всматриваться въ жизнь этихъ супруговъ, наблюдать ихъ и передумывать то, что она замѣчала и слышала.

Всѣ сравненія Лизы, когда дѣло- шло о женщинахъ, начинались съ ея мамы. Мама была для нея основнымъ мѣриломъ, къ которому она сводила каждую женскую личность, желая по-своему разумѣнію опредѣлить, что она такое.

«Мама моя работаетъ, она prolétaire, разсуждала Лиза: — а что дѣлаетъ Катерина Николаевна? Она не обязана каждый день работать. Она можетъ и ничего не дѣлать, не одинъ день, но и цѣлый мѣсяцъ, цѣлый годъ, если ей угодно. Книжки она читаетъ; но она не пишетъ статей. Стало быть, можетъ и не читать. Но отчего-же это она все такъ волнуется? Съ Борщовымъ она говоритъ про какой-то пріютъ. Iis font de la bienfaisance… [39] У нихъ есть деньги. Это хорошо. Между собой они очень ужь серьезны… On dirait quils font du sacerdoce [40]. И я не знаю, весело-ли имъ бываетъ, когда они остаются вдвоемъ.»

Чѣмъ больше чертъ домашней жизни Борщовыхъ подмѣчала Лиза, тѣмъ сильнѣе становилось ея недоумѣніе. Она не знала, что у Катерины Николаевны былъ прежде другой мужъ; но о свадьбѣ Борщова она тоже никогда не слыхала. Лиза знала, что такое «unmenage de Paris». Это выраженіе она давно прочла, и ей почему-то съ первыхъ дней показалось, что Борщовъ и Катерина Николаевна «не настоящіе мужъ и жена».

Она вскорѣ увидала, что у Борщовыхъ нѣтъ общества. Къ Павлу Михайловичу являлись утромъ по дѣламъ разные господа, но у Катерины Николаевны не было совсѣмъ почти знакомыхъ. Вечера она проводила всегда одна или съ Борщовымъ. Изрѣдка они ѣздили въ театръ. Иногда заходилъ какой-нибудь мужчина, знакомый Борщова. Тогда поднимались большіе споры и продолжались далеко за полночь. Лиза сидѣла въ уголку и слушала. Говорили все «хорошія вещи», какъ она выражалась про себя; но глядя на Катерину Николаевну, дѣвочка замѣчала, что Борщовъ и его пріятели имѣли совсѣмъ другой тонъ, чѣмъ она..

«Нѣтъ, ей не хорошо», рѣшила Лиза. Послѣ того ей очень часто хотѣлось заговорить съ Катериной Николаевной теплѣе, но это не удавалось.

Стали являться къ Катеринѣ Николаевнѣ и женщины. Лиза и ихъ осмотрѣла и нашла, что онѣ должно быть изъ «prolétaires». Ихъ разговоры находила она менѣе занимательными, чѣмъ мужскіе, но опять-таки замѣтила, что онѣ и не подходятъ къ Катеринѣ Николаевнѣ. «Non, elles ne sont pas de son bord!» рѣшила она…

Придя въ свою комнатку, Лиза начала раздѣваться. Она думала о матери и Сашѣ. Передъ ней какъ-то особенно ясно стояли двѣ смерти. Не черезъ недѣлю, такъ черезъ мѣсяць она останется сиротой. Это слово она произнесла отчетливо и не расплакалась. Слезы все рѣже и рѣже появлялись на ея рѣсницахъ. Каждый день, ложась въ постель, она перебирала всѣхъ, кого она любила, и готовилась потерять ихъ. На Бенескриптова она смотрѣла уже какъ на покойника. Она знала, что онъ въ Петербургѣ: но онъ не шолъ и Лиза понимала, что это значитъ. О немъ она съ матерью больше уже не говорила. Въ послѣднее время она очень подружилась съ Авдотьей Степановной. Думая о своемъ скоромъ сиротствѣ, она спрашивала себя, у кого ей будетъ лучше жить — у Борщовыхъ или у Авдотьи Степановны? Оставаться у Борщовыхъ вплоть до своего совершеннолѣтія она не желала; но знала, что мать ея поручитъ ее имъ-же. Ей-бы гораздо пріятнѣе было жить у Авдотьи Степановны, хотя она и бывшая femme du lac». Лиза чрезвычайно скоро поняла эту женщину, тронулась ея чувствомъ къ матери и привязалась къ ней точно къ меньшой сестрѣ, которую она хотѣта-бы воспитать по своему и выучить всему тому, чему ее учили.

Лиза знала, что Авдотья Степановна живетъ въ Петербургѣ только для ея матери. Нѣсколько уже разъ слышала она отъ нея фразу:

— Пора мнѣ изъ міра вонъ!

И когда Лиза спрашивала ее:

— Куда-же?

Авдотья Степановна отвѣчала:

— На Волгу, къ себѣ уѣду.

Волга представлялась Лизѣ какой-то бездной, куда Авдотья Степановна погрузится навѣки. Она боялась разспрашивать ее подробнѣе. Для нея ясно было, что на Волгу съ Авдотьей Степановной она ѣхать не можетъ.

Авдотья-же Степановна говорила ей, что она будетъ скоро богата, что ей достанется большое наслѣдство. Это наслѣдство сердило Лизу.

«Отчего-же оно приходитъ теперь, спрашивала она, — когда мамѣ осталось такъ мало жить! Сначала ей дали измучить себя, а потомъ передъ смертью сдѣлаютъ ее богатой».

Иногда ей хотѣлось быть очень богатой, чтобы освободить всѣхъ, кто моритъ себя работой, дать имъ свободно вздохнуть, а себѣ оставить столько, чтобы не быть жертвой.

«Je ne veux pas être exploitée!»[41] восклицала про себя дѣвочка въ концѣ такихъ разсужденій.

И въ эту ночь, засыпая, она страстно хотѣла разбогатѣть, чтобы созвать консиліумъ изъ всѣхъ знаменитыхъ докторовъ, спасти маму и Сашу Чернокопытова… Съ этой мечтой она и заснула.