Дельцы. Том II. Книги IV-VI

— Полноте, полноте, умница моя. Неужели мы съ вами торговаться будемъ? Восемдесятъ тысячь и по рукамъ.

— Лучше вы ихъ предложите повѣренному госпожи Загариной, чтобы онъ отступился; только онъ не отступится, да и вамъ какой-же расчетъ кидать въ печку восемдесятъ тысячъ. Найдется и другой адвокатъ: вы сами-же говорите, что дѣло теперь отлично поставлено.

Съ этими словами Авдотья Степановна приподнялась. Приподнялся и Воротилинъ. Емо пухлыя щеки сильно покраснѣли. Онъ поспѣшно взялъ шляпу съ пола, отступилъ назадъ шага два и дѣловымъ тономъ спросилъ:

— Такъ вамъ не угодно, Авдотья Степановна, принять мое предложеніе!

— Я даромъ денегъ больше не беру, отвѣтила она тихо и вышла изъ-за стола, стоявшаго передъ диваномъ.

— Это ваше послѣднее слово?

— Самое послѣднее.

— Да за кого-же вы, наконецъ, закричалъ Воротилинъ, — меня принимаете? За олуха царя небеснаго, что-ли? Такъ имѣю честь вамъ доложить, что я имъ никогда не былъ. Зачѣмъ это вы, скажите на милость, ка-занскую-то сироту изъ себя разыгрываете? Вѣдь это наконецъ ни съ чѣмъ не сообразно, позвольте вамъ доложить. Хотите торговаться, такъ надо дѣлать это на чистоту. Послѣднее слово — сто тысячъ и ни копѣйки больше!…

— Ни больше, пи меньше, проговорила съ улыбкой Авдотья Степановна: — а просто ни копѣйки. Такъ и для васъ будетъ выгоднѣе.

Воротилинъ схватился за правую половину бакенбардъ и съ азартомъ дернулъ ее.

— Ну, такъ знайте-же, что вы дѣла вашего не выиграете, а если и выиграете, то я похлопочу о томъ, чтобы васъ достойнымъ образомъ предать благодѣтельной гласности! Слышите, я, я постараюсь объ этомъ!..

Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ двери и остановившись, повернулся на одномъ каблукѣ.

Сто двадцать! — выговорилъ онъ, сдвигая прекурьезно брови.

— Не волнуйте себя, смиреннымъ голосомъ вымолвила Авдотья Степановна и такъ-же смиренно улыбнулась.

— Ха, ха, ха! злобно разразился Воротилинъ. — Вотъ оно какъ. Модныя камеліи за новый промыселъ взялись. Видно выгоднѣе скупать дѣла и набивать имъ цѣну, а на себя личину благочестія надѣвать, въ добрыхъ дѣлахъ упражняться!… Такъ это во французскихъ романахъ хорошо выходитъ, а по-русски — очень жалостно! ужь вы-бы лучше, милѣйшая Авдотья Степановна, генерала Саламатова себѣ въ кампаньоны взяли!.. Счастливо оставаться. Дама съ камельями сѣверной Пальмиры! Только знайте, что благопріятеля вашего Воротилина вамъ въ олухи царя небеснаго не произвести — чиномъ не вышли! Вы скорѣе очутитесь въ Пассажѣ или на Сѣнной, чѣмъ онъ промахнется въ своихъ дѣлахъ. Счастливо оставаться…

Онъ опять повернулся на каблукахъ и его расчесанный затылокъ сверкнулъ проборомъ.

Авдотья Степановна точно приросла къ мѣсту. Вся кровь бросилась ей въ голову. Она хотѣла крикнуть: «Наглецъ! Ступай вонъ!», но голосъ не повиновался ей.

Воротилинъ былъ уже въ передней, когда она очнулась и, подавленная внутренней борьбой, опустилась на диванъ и зарыдала.

Долго текли слезы. Они опустила голову на подушку и такъ оставалась минутъ съ десять. Все успокоилось въ ней. Она осудила себя-же самое въ гордости и порадовалась за Лизу: процессъ былъ выигранъ — подкупъ Воротилина слишкомъ ясно говорилъ это.

Безмятежно и свѣтло сдѣлалось на душѣ Авдотьи Степановны и она благодарила молитвенными словами за испытаніе, посланное ей въ видѣ Воротилина.

Когда она подняла голову съ подушки, въ дверяхъ стоялъ Карповъ.

V.

— Что съ тобой, Дуня?

Съ этими словами Карповъ подбѣжалъ къ дивану и протянулъ обѣ руки Авдотьѣ Степановнѣ.

Она слегка вздрогнула отъ ласковаго и тронутаго звука словъ Карпова и, приподнимаясь, отвѣтила ему радостнымъ пожатіемъ.

— Ты? — вырвалось у нея.

— Что съ тобой? — повторилъ Карповъ.

— Ничего, такъ всплакнулось маленько.

— Я встрѣтилъ на лѣстницѣ господина съ баками… это тотъ адвокатъ… какъ бишь его фамилія?

— Воротилинъ

— Да! я его прекрасно вспомнилъ. Это онъ тебя такъ разогорчилъ? такъ я до его халуйскихъ бакъ доберусь!…

— Полно, Алеша… Стоитъ-ли изъ-за этого волноваться. Прошло ужь то время, когда я такими Воротилиными помыкала… Смирилась я, голубчикъ. Какъ я рада тебѣ! Вотъ утѣшилъ, такъ утѣшилъ. Я знала, что не уѣду изъ Питера, не повидавшись съ тобой.

Все это она говорила, глядя на него добрыми, ласковыми глазами матери и держа его за обѣ руки.

— Какъ ты измѣнилась! — промолвилъ Карповъ, садясь около нея на диванѣ и оглядывая ее.

— Постарѣла?

— Да, если хочешь, и постарѣла.

— Тѣмъ лучше, голубчикъ.

Авдотья Степановна вздохнула.

— Я къ тебѣ съ печальной вѣстью и съ великой просьбой, Дуня, — началъ Карповъ тихо, опуская голову.

— Съ какой вѣстью? — тревожно спросила Авдотья Степановна.

— Ты знаешь-ли, что сталось съ Николаичемъ?

И Карповъ пристально посмотрѣлъ на нее.

— Нѣтъ; вѣдь вы съ нимъ повздорили? Неужто не помирились съ тѣхъ поръ?

— Давно помирились, Дуня. Онъ самъ ко мнѣ пріѣхалъ; это было еще тогда, когда ты съ нимъ что-то такое сдѣлала, послѣ чего онъ и свихнулся.

— Какъ свихнулся?

— Да развѣ ты совсѣмъ о немъ и думать перестала? выговорилъ съ упрекомъ Карповъ. — Сколько времени ты его не видѣла?

— Онъ точно сгинулъ съ того дня, когда я ему сказала, что женой его быть не могу…