Дельцы. Том II. Книги IV-VI

— Тонкостямъ, которыя ты расписывалъ, дѣйствительно не вѣрю; но всякая женщина хромаетъ на одну ножку: любятъ онѣ всѣ перебирать свои амуры. Ну, вотъ я приду къ Евдокіи, начнемъ мы тары бары. Она ужь непремѣнно свернетъ на мои сердечныя дѣла. Я сначала буду держать себя съ гоноромъ, а потомъ, разумѣется, раскисну. Тебѣ извѣстно, что въ настоящую минуту я живу мальтійскимъ рыцаремъ. Нѣтъ у меня никого. Тяжести я отъ этого никакой не чувствую въ мужскомъ обществѣ, а около бабы будетъ совсѣмъ другая музыка.

— Да вѣдь ты къ ней охладѣлъ?

— Охладѣлъ. Поэтому-то я и не желаю никакихъ глупыхъ сюрпризовъ. Нападетъ такой стихъ, чмокнешь твою Евдокію, а на другой день и ощутишь мерзость. Понялъ?

— Нѣтъ, ужь это ни на что не похоже! — вскричалъ Прядильниковъ, бросая окурокъ папиросы въ уголъ. — Ты не смѣешь позволять себѣ такихъ циническихъ выходокъ!

— Ну, такъ убирайся! — крикнулъ въ свою очередь съ серцемъ Карповъ. — Я-же охраняю женское достоинство Евдокіи, а ты лаешься. Уродъ!

И Карповъ обернулся лицомъ къ снинкѣ дивана.

Прядильниковъ снялъ халатъ, вымылъ себѣ руки, старательно вычистилъ ногти, такъ-же старательно причесался и надѣлъ сюртукъ. Онъ подошелъ къ столу, взялъ лежавшую на немъ записочку Авдотьи Степановны, бережно положилъ ее въ маленькій портфель и заперъ его.

Поднявшись со стула, онъ посмотрѣлъ на Карпова. Тотъ продолжалъ лежать и даже, кажется, засыпалъ.

— Алеша! — окрикнулъ его Прядильниковъ и, подойдя къ дивану, сѣлъ у него въ ногахъ.

Карповъ ничего не отвѣчалъ.

— Ты спишь, что-ли? — спросилъ Прядильниковъ.

— Убирайся. Вѣдь тебя ждетъ Евдокія. Меня отъ твоихъ глупостей рветъ.

— Послушай, — началъ кротко Прядильниковъ — что-же ты меня тянешь насчетъ денегъ? Нужны тебѣ эти шесть тысячъ или нѣтъ?

— Какія? — пробормоталъ спросонья Карповъ.

— Какъ какія? На журналъ твой…

— Я тебѣ, кажется, толковымъ русскимъ языкомъ говорилъ, что денегъ этихъ мнѣ ненужно.

— Почему-же вдругъ стало не нужно?

— А потому, что никакого журнала не будетъ.

— Я понимаю, что это такое, — заволновался Прядильниковъ, и голосъ его дрогнулъ. — Ты гнушаешься этими деньгами. Тебѣ кажется, что источникъ ихъ неблаговиденъ.

— Ну, поѣхала опять ковыряльная машина!

— Однако, отвѣть мнѣ категорически. Ты былъ такъ радъ, когда я обнадежилъ тебя, что достану тебѣ денегъ.

— По глупости; а теперь вижу, что такому шалопаю, какъ я, издавать журналъ — моментъ высокаго комизма…

— Это все не то, — прервалъ его Прядильниковъ. — Ты догадался, чьи это деньги.

— Ну, догадался; а потомъ что?

— Тебѣ, стало быть, онѣ сдѣлались противны оттого только, что дала ихъ… женщина, которую ты такъ безнаказанно оскорбляешь.

— Насчетъ оскорбленій ты, я вижу, совсѣмъ рехнулся, а насчетъ денегъ я тебѣ напрямки вотъ что скажу: журнала я доподлинно издавать не хочу, но если-бъ и хотѣлъ, то денегъ этихъ не взялъ бы.

— А! вотъ видишь! — вскричалъ злсбно Прядильниковъ и забѣгалъ по комнатѣ.

— Да не взялъ-бы, — повторилъ спокойно Карповъ.

— Гоноръ!

— Гоноръ, братецъ, и весьма понятный.

— Разъясни, пожалуйста.

Фразу эту Прядильниковъ выговорилъ дрожащимъ голосомъ.

— Изволь. Я не романтикъ и никакихъ особенныхъ тонкостей не люблю, но въ этомъ дѣлѣ, Николаичъ, отличался всегда нѣкоторою опрятностью. Съ Евдокіей я жилъ. Весьма вѣроятно, нашлись благопріятели, распускавшіе благородную молву, что она меня содержала. До этой молвы мнѣ, конечно, дѣла нѣтъ, но въ своихъ собственныхъ глазахъ я желаю быть чистъ, какъ голубица. У Евдокіи побужденія весьма великодушныя, допускаю даже, что она имѣетъ ко мнѣ материнскія чувства. Видитъ она, что я безъ дѣла болтаюсь, и узнаетъ, что хочется мнѣ затѣять нѣкоторую нелѣпость въ формѣ журнала. Она черезъ тебя всучиваетъ мнѣ капиталъ. Я сначала, по скудоумію своему, не догадался, а потомъ расчухалъ. Чтобы между нами теперь ни было, я этихъ денегъ отъ тебя не возьму.

— Ты рѣшительно говоришь?

— Самъ видишь, что рѣшительно. Да и на что мнѣ онѣ? Новый годъ на дворѣ. Затѣвать журналъ поздно. И если ты будешь приставать съ этими деньгами, только ты меня и видѣлъ: записываюсь сейчасъ на службу въ. Туркестанскій край.

Прядильниковъ выслушалъ все это, насупившись и тяжело дыша.

— Стало быть, — спросилъ онъ глухимъ голосомъ: — ты долженъ считать мое поведеніе… неблаговиднымъ?

— Это почему?

— Я занимаюсь теперь дѣлами все той-же Евдокіи… и она мнѣ помогла своимъ денежнымъ кредитомъ.

— И прекрасно сдѣлала. Я ужь тебѣ говорилъ, кажется, что у ней очень хорошій инстинктъ.

— Но если судить по-твоему, — продолжалъ, волнуясь, Прядильниковъ — то мнѣ также не слѣдовало-бы ни въ какомъ случаѣ входить въ денежныя дѣла съ женщиной, которая…

— Это почему? — перебилъ его Карповъ. — Что ты былъ ея возлюбленнымъ, что-ли, или теперь состоишь въ этомъ качествѣ? Да если-бъ и состоялъ, то и тогда тутъ не было-бы ничего щекотливаго. Она не даритъ тебѣ денегъ. Ты по знакомству занимаешься ея дѣлами, и это тебѣ помогаетъ въ твоей дѣловой карьерѣ. Деньги ея, интеллигенція твоя.