Дельцы. Том II. Книги IV-VI

— Вы говорите, мужъ этой Катерины Николаевны прекраснѣйшій человѣкъ. Вѣрю вамъ, но развѣ къ прекраснѣйшему человѣку нельзя охладѣть? Я не люблю толковать объ этакихъ дѣлахъ, поученому, знаете, насчетъ правъ женщины пройтись въ патетическомъ вкусѣ… Я разсуждаю попросту: женщина не любитъ больше мужа, — если дѣтей нѣтъ, гораздо лучше разъѣхаться, чѣмъ начать надувательную систему. А кто потомъ подвернется: Борщовъ или Сидоровъ, — это все равно, только-бы обмана не было…

— Вы знаете, другъ мой, — перебилъ ее Кучинъ: — какъ я терпимо смотрю на всякія уклоненія. Я не желаю кидать камня ни въ какую женщину; но когда безпорядочность выступаетъ такъ дерзко, терпимость была-бы преступнымъ потакательствомъ.

— Да развѣ эта барыня прибѣжала къ вамъ браниться такъ, съ бухты-барахты?

— Я не объ этомъ говорю.

— А о чемъ-же? Вы знаете, Степанъ Иванычъ, что я люблю во всемъ идти напроломъ. Вотъ и сейчасъ. Сидѣла вотъ я тамъ, на кушеткѣ. Дверь въ переднюю вы оставили полуоткрытою. Я ее не закрыла. Думаю себѣ: если и услышу что изъ разговора — не бѣда, сейчасъ-же разскажу Степану Иванычу. Что вы говорили этой госпожѣ, я не разслышала, но до слуха моего дошли три или четыре ея фразы. Онѣ меня, признаюсь, смутили. Зачѣмъ, напримѣръ, она пришла вамъ говорить слѣдующую вещь: «ваши-де намеки неумѣстны, я ни отъ кого не скрываюсь, Борщовъ — мужъ мой?» Зачѣмъ она вамъ говорила это? Стало быть, вы ее вызвали на такой отпоръ?

Лицо Степана Ивановича все собралось въ сухую усмѣшку. Глаза онъ отвелъ въ сторону и медленно проговорилъ:

— Безпорядочная выходка.

— Это мнѣ ничего не объясняетъ. Она пришла сказать вамъ, чтобы вы ее оставили въ покоѣ, — такую фразу я опять-таки слышала.

— Ай, ай, какой у васъ слухъ!

— Слухъ хорошій, но я имъ не злоупотребила! Я разсуждаю такъ: если эта женщина возмутилась и пришла вамъ сказать, чтобы вы оставили ее въ покоѣ, значитъ вы вмѣшались въ ея дѣла.

— Не думалъ вмѣшиваться; я только выразилъ свое мнѣніе въ отвѣтъ на очень рѣзкое письмо, которымъ меня извѣщали о прекращеніи всякой дѣятельности г. Борщова и его гражданской супруги по тѣмъ обществамъ, гдѣ они были до того членами.

— А позвольте узнать, Степанъ Иванычъ, какую продерзость они себѣ позволили въ посланіи къ вамъ? Не ту-ли, которую я опять-таки услыхала изъ гостиной?

— Какую? — спросилъ видимо смущенный Кучинъ.

— Мнѣ послышалось что-то въ этакомъ вкусѣ: «вамъ, говорила ваша гостья, не нравится, что есть люди, хорошо раскусившіе васъ». Что она хотѣла этимъ сказать?

— Я, право, не понимаю, дитя мое, — заговорилъ Кучинъ другимъ тономъ — какъ вы ставите меня въ положеніе какого-то подсудимаго. Мало-ли что безпорядочной и раздраженной женщинѣ взбредетъ на умъ! Зачѣмъ меня разглядывать? Я весь въ своемъ дѣлѣ. Каждый пусть приходитъ и смотритъ на всѣ мои поступки и побужденія. Мнѣ очень прискорбно, дитя мое, что вы такъ впечатлительны. Вы не хотите понять, какъ трудно человѣку, ищущему добра, идти по совершенно прямому пути. Грѣшный человѣкъ, каюсь, минутами чувствую утомленіе. Но отчего? Оттого, что нѣтъ у меня поддержки личнаго чувства. Кто повѣритъ, что подъ моей оболочкой бьется сердце, незнающее никакихъ разочарованіи?.. Мы съ вами встрѣтились такъ чрезвычайно. Провидѣніе послало мнѣ васъ. Я откликнулся на немощи вашего духа. Вы ожили. Я ввелъ васъ въ тотъ тайникъ души моей, куда я испускаю никого. Будьте-же моей подругой и смѣло возьмите на себя священный обѣтъ предъ лицомъ Всевышняго!..

Рѣчь Степана Ивановича оборвалась. Зинаида Алексѣевна взглянула на него; въ глазахъ вспыхивалъ огонекъ, сантиментальной чувственности, ротъ непріятно перекосило, правая рука съ замѣтною дрожью протягивалась къ ней, точно ища ея руки.

— Это вашъ отвѣтъ? — спросила она строго и встала.

— Это скорбный плачъ души моей.

— То-есть, по-просту, формальное предложеніе?

— Откликнетесь на мой зовъ…

— Полноте, Степанъ Иванычъ, говорить все аллегоріи. Вѣдь вы тоже дѣлецъ, такъ позвольте-же и мнѣ вамъ. отвѣчать въ дѣловомъ тонѣ. Вы разыграли со мной комическую сцену. Вмѣсто прямаго отвѣта на мои безцеремонные, но искренніе вопросы, вы просите руки моей въ сантиментально-восторженномъ вкусѣ. Благодарю васъ за честь; только вамъ все-таки не слѣдовало зажимать мнѣ ротъ такимъ способомъ. Почему? спросите вы…

— Я не хочу знать, — прервалъ ее Кучинъ, наклоняясь низко надъ столомъ — откликнитесь на мой зовъ.

— Я на него и откликаюсь отказомъ. Я-бы и удовольствовалась тѣмъ, что поблагодарила-бы васъ за честь; но у меня сь вами есть маленькій счетецъ, и вотъ какой…

— Полноте, дитя мое, — шепталъ сластолюбиво Кучинъ.

— Вы, Степанъ Иванычъ, думали, что я забавлялась ролью вашей сотрудницы и секретарши. Пѣтъ, я наблюдала васъ. Въ первый день вы меня увлекли… вашей манерой говорить, но потомъ я начала къ вамъ присматриваться, и пришла къ очень печальному выводу. Я вамъ это говорю безъ всякаго забіячества, но уйти отъ васъ такъ, молча, я не могу. Мнѣ очень тяжело было убѣдиться въ томъ, въ чемъ убѣдилась ваша сегодняшняя гостья.

— Я васъ не понимаю, — сказалъ растерянно Кучинъ.