Дельцы. Том II. Книги IV-VI

И вотъ, очутившись директоромъ общества «Самоочиститель», пайщикомъ и во всѣхъ статьяхъ дѣльцомъ, Малявскій вкушалъ ежедневно созерцаніе собственнаго кабинета. За квартиру платилъ онъ полторы тысячи рублей, и лучшую комнату отвелъ подъ кабинетъ. Онъ хотѣлъ сочетать въ немъ грандіозную дѣльность саламатовской храмины съ шикомъ втораго пріемнаго покоя пріятеля своего Воротилина. Столъ занималъ всю комнату поперекъ. На первый взглядъ, столъ этотъ казался необозримымъ и, дѣйствительно, поражалъ своими размѣрами. Оклеенъ онъ былъ свѣтлосинимъ сукномъ и издали смотрѣлъ учетвереннымъ бильярдомъ. Освѣщеніе его совершалось посредствомъ массивныхъ подсвѣчниковъ подъ бронзовыми абажурами. Ихъ было штукъ шесть, — точно на этомъ столѣ производилось какое-нибудь жертвоприношеніе. Такіе столы только и дѣлаются въ Петербургѣ; ни у какихъ дѣльцовъ запада вы ихъ не найдете. Столъ Малявскому обошелся въ триста рублей, но въ немъ все-таки не было ничего художественнаго. Маленькое «бюро», купленное въ Парижѣ, на аукціонѣ въ улицѣ Друо, могло-бы обойтись въ какихъ-нибудь сто франковъ и было-бы во сто разъ изящнѣе. Но зачѣмъ тутъ художественность, когда главное дѣло заключается во внушительности размѣровъ. Вѣнская бронза по-покрывала середину стола. Всѣ борты его были уставлены книгами, по сторонамъ отъ центра лежали кипы бумагъ; но если-бъ ихъ было вдвое большій, то и тогда на столѣ оставалось-бы много мѣста. Позади стола, вдоль стѣны, направо и налѣво, стояли этажерки съ картонами, на манеръ саламатовскихъ, только цвѣта они были другаго. Библіотека Илларіона Семеновича не отличалась еще обиліемъ томовъ, но шкафы были приготовлены изъ массивнаго орѣха. Въ углу противъ входа, завѣшаннаго репсовой портьерой, помѣщалась этажерочка въ три полки. На нихъ разставлены были фарфоровыя фигурки и группы самаго кребильовов-скаго содержанія. Илларіонъ Семеновичъ, чуть-ли еще не съ кадетскаго возраста, имѣлъ склонность къ собиранію эротическихъ фигурокъ. Теперь у него была уже изрядная коллекція. Онъ ихъ каждый день любовно оглядывалъ и самъ счищалъ съ нихъ пыль. Имъ-бы слѣдовало находиться за стекломъ, но ему пріятно было брать ихъ въ руки и оглядывать со всѣхъ сторонъ. На двухъ стѣнахъ темногороховаго цвѣта съ красными бордюрами висѣли три большія «наготы»: одна — переизвѣстныя нимфы Неффа, а двѣ остальныя — грубоватыя копіи съ рубенсовыхъ картинъ. Къ печкѣ была прислонена, обернутая изнанкой, масляная картины безъ рамки. Полукруглый диванъ, въ восточномъ вкусѣ, восполнялъ уголъ, противоположный тому, гдѣ стояла этажерка съ фигурками. Онъ обитъ былъ такимъ-же малиновымъ репсомъ, какъ и портьера. Высокое зеркало, съ узкимъ подзеркальникомъ, который подавляли двѣ грубоватаго литья жирандоли, отражало одну изъ картинъ. На верху зеркала, съ круглой подставки, глядѣла также фигурка изъ коллекціи; весь кабинетъ пропзвелъ-бы на человѣка со вкусомъ впечатлѣніе чего-то несоразмѣрнаго, дебелаго, преисполненнаго претензіи и вмѣстѣ съ тѣмъ сухаго и крикливаго. Коверъ крупными букетами и чучело медвѣдя, поставленное въ кабинетѣ ни съ того, ни съ сего (Малявскій и не думалъ быть охотникомъ), дополняли это впечатлѣніе. Отъ тяжелыхъ, темныхъ гардинъ, въ комнатѣ стояли сумерки; но эти сумерки и нравились Илларіону Семеновичу; въ нихъ онъ находилъ нѣчто очень дѣловое и внушительное.

Въ десять часовъ Малявскій вышелъ изъ спальни, потянулся, зѣвнулъ очень громко и, съ гримасой, засѣлъ въ кресло передъ столомъ-билліардомъ. Его домашній костюмъ былъ также собственнаго изобрѣтенія: шелковый, стеганный наружу пиджачекъ съ бархатнымъ воротникомъ-шалью, свѣтлокофейные байковые панталоны на сборкахъ и турецкая феска съ синей кистью, отъ которой лицо его получало что-то еще болѣе нахальное.

Онъ оглянулъ свой кабинетъ, потянулъ въ себя струю воздуха, приподнялся и поморщился. Рука его взялась за тяжелый бронзовый колокольчикъ, въ видѣ пяти-фунтовой гири.

Звонъ вызвалъ появленіе лакея, робко пріотворившаго половину опущенной портьеры.

— Ты закрылъ? — крикнулъ ему пронзительно Малявскій.

— Сейчасъ только закрылъ-съ.

— Животное! Оселъ! Ты меня отравить хочешь!

— Да помилуйте, Илларіонъ…

— Молчать, скотина!.. Сказано тебѣ разъ навсегда; не смѣть закрывать безъ моего приказу. Еще одинъ угаръ — и я тебя, дурака, вышвырну вонъ безъ всякихъ разговоровъ.

— Водя ваша, Илларіонъ Семеновичъ.

— Знаю, что моя… Вынь заслонки скорѣй!

Лакей началъ вынимать заслонки, а Малявскій, продолжая морщиться, взялся за одну кипу бумагъ, прикрытую сипимъ листомъ.

— Газетъ не приносили? — крикнулъ онъ, не подымая головы.

— Сейчасъ принесли-съ, — отвѣтилъ лакей, обертываясь къ Малявскому въ полголовы, въ то время, какъ правая его рука засунута была по локоть въ отдушину.

— Гдѣ-жь онѣ? Говорилъ я тебѣ или нѣтъ, что газеты должны быть здѣсь на столѣ каждое утро, какъ только ихъ принесутъ. Говорилъ я тебѣ, да или нѣтъ?

— Говорили-съ… Я сейчасъ…

— И что еще тебѣ было сказано? Иль запамятовалъ?

Простоватое лицо служителя выражало большое недоумѣніе.