Дельцы. Том II. Книги IV-VI

— Милости прошу, милости прошу вотъ сюда, на диванъ; здѣсь помягче и потеплѣе, около печки.

— Ну, хоть тутъ — все-равно. Вы меня не усаживайте такъ; я, вѣдь, не старый хрычъ какой: во мнѣ еще какъ кровь ходитъ, посильнѣе, чѣмъ въ васъ, молодыхъ людяхъ.

При этомъ Абрамъ Игнатьичъ осклабился и всю свою курносую маску сластолюбиво передернулъ. Кончикомъ языка онъ облизнулъ верхнюю и нижнюю губу.

— Да, я знаю, — вскричалъ Малявскій — вы-бѣдовый!.

— Ну, теперь ужь не то, что лѣтъ десять тому назадъ.

— Тогда никому спуску не давали?

— Никому!

Оба расхохотались.

— Богатый у васъ аппартаментъ, — заговорилъ одобрительно Абрамъ Игнатьичъ — авантажно, во всѣхъ частяхъ. Васъ съ новосельемъ надо поздравить… И картины какія!..

Абрамъ Игнатьичъ посмотрѣлъ на рубенсовскія копіи, и улыбка сатира заиграла на его губахъ и ямочкахъ скулъ.

— Любитель вы на счетъ декольте? — спросилъ онъ, быстро ворочая свою круглую голову то вправо, то влѣво. — Любитель?

— Есть грѣшокъ, — отозвался съ хихиканьемъ Малявскій.

— То-то, то-то!.. Это у васъ тамъ въ углу какія игрушки? Въ этакомъ-же вкусѣ? А? Въ этакомъ?

Они оба подошли къ этажеркѣ и Малявскій началъ показывать Абраму Игнатьевичу фарфоровыя группы.

— Хи, хи, хи! — взвизгивалъ Абрамъ Игнатьевичъ. — Скажите, пожалуйста, какъ это все представлено… Хи, хи, хи! Съ большимъ талантомъ… Ужь на эту штуку французы первые мастера… Вѣдь это французскій фарфоръ?

— Французскій. Вы видите, какая работа!.. Вотъ эта группа — старинная вещица. Она мнѣ стала въ копейку…

— Охоту, охоту имѣете. Это хорошо. И вещи цѣнныя: всегда можно выгодно спустить любителю…

— Вотъ еще эту фигуру обсмотрите, Абрамъ Игнатьичъ; какъ придется на вашъ вкусъ?

— Хи, хи, хи! — еще пранзительнѣе взвизгнулъ сладострастный сынъ Израиля, и замоталъ головой.

— Позвольте мнѣ, — началъ Малявскій, покачиваясь на каблукахъ — поднести вамъ въ даръ сіе изображеніе, почтеннѣйшій Абрамъ Игнатьевичъ, въ память вашего перваго посѣщенія.

— Что вы, что вы! сдѣлайте одолженіе…

Абрамъ Игнатьевичъ вытянулъ руку, какъ-бы отводя отъ себя ударъ.

— Да вы видите, — настаивалъ Малявскій; — что у меня коллекція изрядная. Она не обѣднѣетъ отъ этого.

— Да помилуйте! Это самая богатѣйшая штука… какъ можно!..

— Оттого-то я и приношу ее вамъ въ даръ, что она богатѣйшая. Позвольте-же завернуть ее и положите ее къ себѣ въ карманъ.

Малявскій взялъ фигурку изъ рукъ Гольденштерна, подбѣжалъ къ письменному столу, взялъ листокъ афиши, завернулъ и положилъ въ шляпу гостя.

— Затѣйникъ вы, затѣйникъ, — повторялъ Абрамъ Игнатьевичъ, возвращаясь къ дивану. — А это у васъ какая картина? — спросилъ онъ, указывая пальцемъ на полотно, прислоненное къ печкѣ. —Только я боюсь и спрашивать: вы, пожалуй, сейчасъ и это въ подарокъ!

— Ну, этой картины я вамъ не подарю, — откликнулся Малявскій. — Вы можете заказать копію гораздо лучше.

Онъ подошелъ и перевернулъ картину лицомъ. Она тоже изображала нѣкоторую наготу и даже настолько плѣнительно, что Абрамъ Игнатьевичъ щелкнулъ языкомъ, облизнулся и замоталъ головой.

Осмотромъ картины и окончилась эротически-художественная экскурсія гостя съ хозяиномъ по кабинету. Они опять усѣлись на диванъ. Малявскій оглянулъ всю фигуру Абрама Игнатьевича и даже вздохнулъ отъ внутренняго удовольствія. Визитъ такого денежнаго воротилы, какимъ былъ Гольденштернъ, предвѣщалъ нѣчто очень вкусное и знаменовалъ собою сильное поднятіе акціи Малявскаго въ мірѣ дѣльцовъ «демутовскаго» сорта. Онъ зналъ прекрасно, что Абрамъ Игнатьевичъ, хотя и притворялся добрякомъ и человѣкомъ простаго обхожденія, но въ сущности — сатанински тщеславенъ, и безъ экстренной надобности не поѣдетъ первый съ визитомъ къ такому «птенчику», какъ Малявскій.

— Сигарочку не прикажите-ли? — предложилъ хозяинъ.

— На я боюсь засидѣться; а впрочемъ, сдѣлайте одолженіе.

Малявскій завелъ для «нужныхъ» посѣтителей тридцатирублевые кабанасы и, съ скромной усмѣшкой, поднесъ Абраму Игнатьевичу пачку.

— Какъ на вашъ вкусъ? — спросилъ онъ, когда Голь-денштернъ, откусивъ съ легкой гримасой кончикъ, сталъ аппетитно раскуривать сигару.

— Смакъ есть, — отозвался тотъ, расширяя и безъ того раздутыя ноздри и отмахивая на себя дымъ рукой.

— Изъ среднихъ, — замѣтилъ Малявскій и опустился на диванъ уже въ послѣдній разъ.

— Вы какъ нынче расположили свой день? — спросилъ Абрамъ Игнатьевичъ.

— Да вотъ поработать надо, а потомъ начнется петербургское катанье.

— А я васъ хотѣлъ звать сегодня на обѣдъ… въ холостой компаніи… Тамъ-бы мы кое-о-чемъ потолковали.

— Душевно радъ.

— Вотъ видите, добрѣйшій… какъ васъ по батюшкѣ-то…

— Илларіонъ Семеновичъ.

— Такъ вотъ, добрѣйшій Илларіонъ Семенычъ, вы вѣдь, конечно, знаете, что къ общему собранію нашего «Самоочистителя» готовится большая баталья.

— Какъ, уже!

— Помилуйте!.. Тамъ пушки Армстронга наведены, хи, хи, хи!.. батареи ужаснѣйшія… И все это противъ правленія… Стало быть, и ваша кожа тутъ замѣшана.

— Слышалъ я отчасти, но не придавалъ этому большой важности. Вы знаете пословицу: собака лаетъ — вѣтеръ носитъ.