Деметра

Он опять вспомнил тот злополучный день, когда впервые услышал в своей голове чужой голос.

Нет, только что испытанное ощущение никак не могло быть связано с той странностью его психики. Да и чувства были немного не те. Антон вдруг подумал о том, что это мог быть совсем не взгляд — словно чья-то направленная на него мысль чиркнула по поверхности сознания и ушла на излет, как ноющий осколок, потерявшись в хаосе круживших вокруг эмоций… Кто-то искал его… или думал о нем…

Склонившись над тарелкой, он попытался отрешиться, сосредоточившись на еде, но сегодня был явно не его день.

Чувство накатило вновь — внезапное, сильное… и какое-то горькое, граничащее с отчаянием и паникой…

Антон не выдержал и оглянулся, окинув внимательным взглядом сидящих за соседними столиками, потом дальше гуляющих по аллее и веселящихся на небольшой лужайке…

Источник его беспокойства обнаружился так внезапно, что он даже не сразу узнал это бледное лицо и упрямо поджатые губы, настолько ошеломляющим для него оказался прямой мнемонический контакт…

Он вдруг увидел белую кисть руки, меж пальцами которой сочилась, капая в темноту, густая кровь… Это не было мыслью — скорее образ, эмоция, та картинка, что рождена подсознанием в ответ на прочитанный всплеск чужих эмоций…

Антон откинул голову, словно получил удар, когда образ внезапно истаял, а вместо него в поле зрения появилось лицо Даны…

Она медленно шла между столиками, и ее взгляд метался по лицам, — она искала кого-то и выглядела испуганной. Такой Антон видел ее впервые, и тем не менее он не окликнул ее.

Опустив глаза, он уставился в свою тарелку. «Она ищет не меня… но даже если это и так, я не хочу ее видеть…»

Это была ложь. Дана искала именно его.

Увидев Антона, низко опустившего голову над тарелкой, она встрепенулась и пошла прямо к его столику.

Это был странный миг. Он вскинул глаза и посмотрел на нее. Дана поймала этот угрюмый взгляд и вдруг беспомощно улыбнулась.

— Привет… — сказала она, отводя глаза.

Антон вдруг понял — что-то случилось, и заготовленная грубость застряла в его горле.

Если бы сейчас в этот парк ворвались инсекты, он был бы меньше поражен и точно знал бы, что и как надлежит делать. Но, глядя на бледное лицо Даны и ее губы, кривящиеся в беспомощной, несвойственной ей улыбке, он откровенно не знал, как реагировать…

Их детская дружба давно уже превратилась в соперничество — сначала ненавязчивое, а потом все более и более ожесточенное. Чем старше они становились, тем шире расползалась пропасть. И если Антон время от времени и пытался навести шаткие мостки взаимопонимания, то Дана тут же рушила их очередной своей выходкой, так что, в конце концов, он плюнул на это.

— Что случилось? — устав от затянувшейся неловкой паузы, спросил он.

Дана подняла глаза.

— Ты злишься на меня?

— За что? — насупился Антон. — Войнич прав, я вел себя как дурак… И получил по заслугам.

Дана внезапно порывисто встала и, подойдя к автомату, что-то выстучала на его панели. Она отвернулась к открывшейся нише, и Антон не мог видеть, как дрожат ее губы и в глазах, отражая свет фонарей, мерцает предательская влага. Он еще жил в своем, понятном и привычном мире, в то время как ее мир уже рухнул, душа Даны сорвалась в пропасть и летела вниз, сжимаясь от страха и не ведая, когда же настанет конец…

Виной всему был случайно услышанный разговор.

…Два часа назад она стояла за дверьми каморки, которую занимал лейтенант, и ненарочно подслушала, о чем он разговаривал со своим заместителем, сержантом Хлудовым…

— …Я не понимаю, зачем нам брать старший курс! — это был хорошо знакомый, гнусавый голос сержанта. — Шевцов что, не соображает, что им по семнадцать-восемнадцать лет и порох они нюхали только на учениях! Совсем они там сбрендили?!

— Витя, это приказ. Я уже ничего не смогу изменить…

— Знаешь, где я видел такие приказы? — В кабинете вдруг раздался грохот сдвигаемой мебели. — Ты что, забыл? Забыл, как мы с тобой сопливыми пацанами умирали на том перевале? Что мы могли? Да я, когда увидел, сколько их прет на мой окоп, обделался со страха…

— И тем не менее мы выстояли, Витя… Мы не пустили их на нашу сторону хребта.

— Да, не пустили… но тогда у нас были танки, нас прикрывала эскадрилья «Кобр», а теперь? Одна старая залатанная бронемашина на взвод? И горстка детей, чтобы перекрыть перевал против армии? Знаешь, лейтенант, что я скажу тебе? Иди к Шевцову, к Дугласу, к кому угодно и скажи: если надо умереть — мы умрем. Я, ты, все, кто в состоянии сознательно пойти на это. А ребята пусть остаются в Городе.

В кабинете взводного на миг повисла гнетущая тишина.

— Нет, Витя… Я, конечно, схожу к Шевцову, но вряд ли это что-то изменит. И дело не в том — дурак он или нет. Андрей не дурак и не псих, ты это знаешь лучше меня. Просто в этот раз нам уже не удержать ни перевал, ни Город… Силенки не те. Это будет последний бой. Понимаешь?

…Дана не помнила, как очутилась в казарме.

Первым чувством была растерянность. Внутреннее неприятие той страшной истины, что прозвучала в разговоре двух взрослых мужчин.