Демидовский бунт

Утром не без усилия отец Киприан поднял заспанного Илейку, поели и разбрелись по телегам. Савелий смолчал о ночных гостях, и отец Киприан сделал вид, что ничего не слышал.

Четыре дня ехали с обозом приписных вдоль могучих горных хребтов Каменного Пояса, а когда пришла пора распрощаться, отец Киприан сердечно поблагодарил Савелия за подвоз, за собранные мужиками харчи в дорогу. Он благословил их и пожелал счастливо отработать на заводе, а по весне во здравии возвратиться к своим пашням.

Обоз скрылся за поворотом у обрывистой горной скалы, а отец Киприан и Илейка подождали Добрыню и измученного голодом и кашлем Евтихия. Оба с жадностью съели по куску хлеба с салом и печеную картошку. И вновь ласково шелестела под ногами побродимов опавшая с деревьев, скрученная ранними заморозками розово-желтая листва, нашептывала чудные сказы о манящей и пока еще такой далекой вольной земле.

* * *

Вконец уставшие и полуголодные, две недели шли побродимы через Каменный Пояс. Малохоженая, еле приметная под ранним снегом охотничья тропа вывела их к замерзшему уже вдоль берегов Яику, неширокому в своем верховье. Евтихий согнулся в поясе и долго кашлял, прикрыв рот влажным рукавом кафтана.

– Крепись, брат. Выбрели к реке, всенепременно отогреемся горячей ухой, – приговаривал Добрыня, спускаясь с Евтихием под руку по скользкому от снежной пороши обрыву вслед за проворным Илейкой. Отрок помогал отцу Киприану, выискивая удобное место для ног. Бурлак кашлял взахлеб, крепился из последних сил – несколько раз уже шла горлом кровь.

– Готовь огонь, отец Киприан, – сказал Добрыня. Он осторожно провел Евтихия в затишье: под обрывом лежал вековой дуб, горбясь вывороченным с землей корневищем. Верхние ветки дуба кем-то давно были изрублены на дрова, нижними поверженный великан упрямо упирался в мерзлую землю, словно знал, что если упадет стволом, то долго ему не лежать, затрухлявеет быстро.

С южной, подветренной стороны корневища обнаружили черные угли, несколько недогоревших головешек и прокопченные круглые камни – на них путники пристраивали котелки.

– Должно, сюда выбредают из лесу промысловики на зверя, – пробормотал отец Киприан, осматриваясь вокруг становища.

Добрыня сноровисто прорубил топором лед, размотал удочки и опустил в черный зев реки. Ждать долго не пришлось – на свежий снежок рядом с лункой скоро шлепнулись и, немного помахав мокрыми хвостами, уснули десяток жирных в зиму окуней, подлещиков и пара приличных сазанов.

Евтихий дрожащими от озноба руками стягивал на груди кафтан, жался к огню и бормотал каким-то отрешенным голосом:

– Выйти бы к жилью… В бане попариться, может, полегчало бы в груди. Болит меж ребер, словно ржавых гвоздей туда сатана понатыкал.

– Жилье уже близко, брате Евтихий, – утешал бурлака сердобольный отец Киприан, заглядывая в тоской подернутые глаза побродима. – Видишь, тропа вдоль реки исхожена. Крепись, вот отдохнем в жилом месте, и дале пойдем по весне.

– В Беловодье не дойти мне, святой отец, – без упрека в голосе отозвался бурлак. – И не казнись, глядя на мою хворь, тебе силы на долгую дорогу беречь надо.

Илейка ломал о колено тонкие ветки сухостоя, подбрасывал в костер, раздувал пламя, чтобы вода быстрее закипела.

– А мне нынче приснилось, будто, набегавшись по своей деревне, я влез на печь и под теплое рядно ледяные ноги сунул отогревать… Днем еще терпимо, когда идем, это только спать зябко, – добавил он, уловив на себе обеспокоенный взгляд голубых глаз отца Киприана.

С низовья реки, из-за пологого берегового выступа, послышались неразборчивые, заглушённые расстоянием голоса.

– Киргизцы перешли Яик! – первое, что пришло в голову Илейке, и он кинулся к обрыву, по которому недавно спускались к реке. Отец Киприан, Добрыня и Евтихий метнулись следом. Карабкались вверх, обдирали в кровь руки о закаменевшие на морозе корневища. И только когда втроем упали на промерзлую траву по верху обрыва, заметили, что Евтихий отстал, не одолел крутого подъема и медленно возвратился к костру.

– Казаки! – Илейка даже посунулся по траве ногами назад, подальше от берега. – Убежим в лес, отец Киприан. Изловят нас!

– Позрим, что с Евтихием сотворят, – ответил отец Киприан. – Неужто измываться будут над хворым человеком? Христиане ведь.

Тяжелой ладонью он пригнул голову Илейки ниже к земле. Пожалел, что дальняя дорога не задержала непрошеных гостей хотя бы на час, успели бы съесть горячую уху, тогда бы и у Евтихия сил прибавилось. Забеспокоился – а вдруг плетьми начнут выпытывать у Евтихия, с кем брел лесом, для кого уха заварена? Что тогда могут сделать он да Добрыня? Да еще отрок, не вошедший в должную силу.

Добрыня рядом завозился, оглядываясь на лес в сотне шагов за спиной. Голый, он просматривался глубоко, особенно там, где нет зарослей кустарника.

Казаки с торчащими длинными пиками остановили заиндевелых коней у костра, увидели больного кашляющего человека, рядом брошенный в спешке чугунок на горящих дровах, а на гладком камне четыре деревянные ложки.