Демидовский бунт

«Вот и все, – Илейка чуть не завыл от горечи, перекликаясь с Иргизом, который увидел хозяина на срезе кручи. – Что теперь делать? Дале идти одному? Но куда? Путник остался у отца Киприана. А без путника кто еще согласится идти с несмышленым отроком за край обжитого света? Назад ворочаться – одинакова погибель. Коли и добреду до Ромоданова, так конюх Пантелей огласил меня. Батогами забьют, а то и в потайную темницу швырнут, где тятьку моего до смерти треклятый Оборотень запытал…»

В поповском амбаре… Под запором сидит отец Киприан! И знает, сколь тяжкая участь ждет его поутру. Страшно было Илейке от своего бессилия помочь отцу Киприану. Под ногами Тобол и лодка с Иргизом у берега, за спиной крепость и амбар с монахом, которому не миновать рваных ноздрей и каторги на подземных рудниковых работах.

«Были бы теперь Евтихий да Добрыня! – вспомнил Илейка погибших побродимов. – Они-то непременно выручили бы отца Киприана. Перелезли бы через частокол и по бревнышку разметали бы тот проклятущий амбар».

Но нет рядом сильных побродимов, а есть лишь он, Илейка. Ему и делать надобно что-то, а не сиднем сидеть да исходить печалью.

«Не честь мне заживо хоронить отца Киприана, – еще раз пристыдил себя Илейка. – Никто его не спасет, если не спасу я сам. Хоть умри, а что-то придумай!»

Оглянулся – в калитку не войти, да солдат ее скоро и вовсе закроет. Отзвонили уже у церкви, солнце закатилось за дальний небосклон, скоро совсем стемнеет.

«А если через частокол как ни то перемахнуть в подходящем месте? – размышлял Илейка, а сам глазами по сторожевым башням шарил. – Стоят караульные, досматривают окрестные места. И меня непременно видят. Ишь, коршуны глазастые, не спится вам…»

Илейка на виду солдат встал, прошел к тому месту, где тропка спускается к реке, и не таясь сбежал по круче к лодке, сел, обнял повизгивающего Иргиза за шею.

– Будем ждать тьмы, Иргиз. Тебе лодку стеречь, а мне головой рисковать. Коль схватят да упрячут, найдется хозяин и лодке и тебе, мой верный дружище…

Пес лизнул его в щеку, уселся на дно лодки, под которой тихо плескалась темная беспокойная вода.

Когда совсем стемнело, Илейка крадучись поднялся на обрыв, ползком добрался до рва и, стараясь не поднимать голову, на четвереньках прополз вдоль частокола, каждые пять-шесть саженей тыкал руками в крепкую стену: бревна подогнаны плотно, как зубы молодого волка! И врыты в землю глубоко, не подкопаешь голыми руками. Добрался до угловой башни над обрывом Тобола, обогнул ее. Здесь ров кончался, и частокол шел по краю берега. Видно было, что минувшее половодье основательно подмыло глинистую кручу – огромная масса рухнувшей земли бугрилась внизу, из-под глыб торчали засохшие ветки, корневища деревьев.

«Неужто дыра? – Илейка едва не кинулся от радости на противоположный край оползня, где нижние части трех-четырех бревен обнажились – они висели в воздухе, удерживаемые продольными скрепляющими балками. – Луна бы скрылась! – в досаде проговорил про себя Илейка и поднял глаза к облачному небу. – Как бы караульные с башни не приметили».

Дождался большого облака и почти на ощупь, помогая себе остро заточенным посохом – не дай бог подвернуть ногу на таком неровном грунте, – спустился вниз, пробрался к оползню и заглянул под нависшие бревна. Пролезть туда проще пареной репы!

Заколотилось сердце. Вот он, первый его самостоятельный шаг в жизни. До сей поры он был за спиной родителя Федора, потом у дедушки Капитона, у Данилы Рукавкина или у отца Киприана. За ними было легко, надежно и беззаботно. Теперь нет рядом сильной руки, чтобы опереться, самому надо все – и решать и делать.

– Не сробею! Не сробею! – упрямо шептал Илейка и карабкался по глинистому обрыву вверх. – И мы не лыком шиты, чему-то да научились за минувший год. Не у Христа за пазухой прожито время, но под чистым небом и у жаркого костра.

Он левой рукой цеплялся за неровности затвердевшей под солнцем глины, а правой опирался на посох. И без конца поглядывал на небо – верховой ветер безжалостно ворочал громадными глыбами темно-серых облаков, перемешивал их круто и упрямо, как добросовестная хозяйка перемешивает тесто, ползущее через край квашни.

На угловой башне загомонили – сменялся караул. Илейка замер, распластавшись между двумя неровными выступами глины. Пахло не сыростью земли, а сухой полынью.

«Не приметили бы с башни… Стрельнут в спину, и полечу вверх тормашками до самой воды, если головой не угожу в какую-нибудь расщелину». Илейка еще плотнее припал грудью к почти вертикальной глиноземной стене.

На миг показалась криво срезанная половинка луны и тут же вновь нырнула в темное облачное месиво. Илейка глянул на сторожевую башню – темная на темно-сером небе, она казалась большим и толстым грибом под шатровой шляпкой непомерной величины. Илейка, не выпуская посоха из руки, перекрестился, осторожно поднырнул головой под толстые торцы бревен, преодолел около аршина крутого обвала и выбрался на ровное место – бурьян у частокола, рядом с чьим-то добротным тесовым забором.