Демидовский бунт

Мужик медленно ткнул толстым пальцем суконную мурмолку, приподняв ее с широкого лба. Серые холодные глаза ощупали монаха от сапог свиной кожи и до затасканного, пеплом испачканного клобука на седых, давно не мытых волосах.

– С Божьим словом идете, святой отец? Истощали, вижу, издалека, знать. Готов я оказать вам содействие, ваше преподобие. – Взгляд мужика смягчился, – мимо них с любопытством проходили односельцы, интересовались молча, с кем это остановился и разговаривает мужик?

– Идемте за мной. Дом Федота Жигули в селе Становом не из беднейших.

Пошли за Федотом, а он сермяжным барином шел по улице, заложив руки за спину, и на приветливые поклоны односельцев отвечал степенным и неохотным кивком головы.

Рванул над селом неожиданно буреватый ветер, сухим стуком стрельнули ставни церквушки, по нежно-зеленому придорожью, боком, едва успевая перебирать ногами, побежали разномастные куры. Порыв так же внезапно стих, куры выпрямили завалившиеся было под ветром хвосты и вновь принялись деловито выщипывать первую зелень.

На перекрестке улиц разместилась добротная лавка богатого торгового дома. У отца Киприана загорелись глаза – наконец-то они прикупят в достатке еды на многие дни вперед, чтобы хватило и до крепости Петропавловской, что на реке Ишиме.

Монах решил узнать цены, подошел к лавке и спросил худосочного с испитым лицом приказчика.

– Сын мой, отбери нам брашна на целковый. – Порылся за пазухой, вынул и положил на выскобленный прилавок серебряный рубль. Потом присмотрелся к приказчику, увидел на впалых висках и на лбу непросыхающую испарину, пожалел: – Недужится тебе, сын мой? Отчего не ляжешь в постель?

– Поставить к товару некого, святой отец, – с присвистом ответил молодой приказчик. – Хозяин в отъезде, хозяйка в счете не сведуща… Который день трясет проклятая лихоманка. Должно, от озерной сырости. Так что вам взвесить?

Отец Киприан заказал пшена и гречихи, гороха и сухарей добрых, не прогорклых.

– Соли еще нам. Шли Пресногорьковской линией, стосковались по соли.

– Так у меня и солонина есть, святой отец. Добрая солонина, запахом не тронутая. Зиму на льду лежала. Изволите взять?

– Тогда одного целкового мало. – Отец Киприан вновь нырнул рукой под просторную рясу. Чуть слышно звякнули монеты. Илейке вдруг показалось, что Федот Жигуля даже на цыпочки привстал, прислушиваясь к этому еле уловимому звону серебра, – так голодный Иргиз настораживает чуткие уши, когда чует неподалеку аппетитный запах зайца.

Почувствовав пристальный взгляд отрока, Жигуля повернул к нему бородатое лицо, добродушно улыбнулся и озорно подмигнул. Но серые, слегка припухшие глаза не смеялись.

Отец Киприан выложил на узкий, соленой рыбой пропахший прилавок еще алтын и предупредил:

– Поутру зайдем перед дорогой.

– Непременно взвешу и упакую, ваше преподобие, будьте в полной надежде.

Подошел и встал рядом мужик, тощий и носатый, отчего казался страшным, как смертный грех. Он суетливо и нервно мял в руках потом выбеленный треух, не осмеливаясь заговорить первым.

– А тебе чего, Иван? – спросил приказчик у высокого мужика и участливо пояснил, словно извиняясь перед монахом: – Хозяин в долг боле не дозволяет тебе отпускать.

– Да я так, ничего, не товар просить… – Мужик пожевал обветренные губы. – Спросить вот хотел у святого отца, далеко ли путь держат? Так, может…

– Что за интерес к чужим делам? – неласково перебил Федот Жигуля и брови насупил, показывая, что и гнев не за горами.

Иван заморгал, словно провинившийся ребенок, который нашкодил, а теперь не знает, как умаслить осерчавшую матушку. Заторопился выговорить, пока крутой нравом Жигуля и вовсе не прогнал от лавки:

– Да я, Федот Онуфриевич, к тому речь веду, что, может, святой отец сторгует у меня подводу довезти хоть до Омска. Не дорого возьму, по-божески.

Отец Киприан заметил, что Жигуля глазами делает ему знак отказаться от такого предложения, насторожился, но виду не подал. Ответил возможно ласково:

– Спаси бог тебя, сын мой. Коли нужда встанет, вот через хозяина дома знать дам всенепременно.

Иван поклонился, прижав стиснутый в руках треух к заношенному кафтану, отошел и встал в стороне.

Федот Жигуля крякнул в кулак, проговорил тихо, косясь на сухогрудого Ивана:

– Новенький он средь нас, не прознали еще до донышка. Откуда-то с верховий Яика приблудился. Восемь душ каждый раз за стол у него садится, а земли вспахал мало. Чем жить думает – один бог знает о том. Все кажется, что в кусты смотрит волком.

Подошли к добротным воротам на крепких просмоленных столбах. Во дворе два пса, учуяв Иргиза, озверели и поднялись на задние лапы, натягивая цепи до звона. Иргиз молча обнажал клыки, дыбил шерсть, жался к Илейке, но голоса в ответ не подавал – чувствовал себя неуверенно: чужое подворье не лес дикий.

– Проведи пса за амбар и привяжи там, – распорядился Федот Жигуля. Илейка отвел Иргиза за тыльную сторону рубленого амбара и между стеной и крепким забором, где штабелем сложены в зиму наготовленные дрова, привязал пса.