Демон абсолюта

Здесь для него не было открытия, похожего на раскрытие секрета, но открытие такого рода, что знакомо религиозным душам и некоторым великим поэтам, когда в одно мгновение становится неоспоримым очевидное, то, о чем знает каждый из нас, но течение жизни, кажется, отвлекает нас от него. Ни Гамлету, ни Ивану Ильичу никогда не было неизвестно о существовании смерти; но представление о том, что она представляет собой, стало для них внезапным; никогда Ивану Карамазову не было неизвестно, что может существовать «страдание невинного ребенка от мучителя»; но осознание этого не было для него навязчивой идеей. Для того чтобы поддерживалось равновесие в знакомой нам области, требуется, чтобы жизнь укрывала в своей тени смерть и Зло, чтобы они не бросали на жизнь свой грозный отблеск. В подобных откровениях все силы смерти или зла сгущались в один навязчивый образ, воплощаясь на протяжении веков в фигуре Демона. Этим демоном для Лоуренса была фундаментальная ущербность всякого человеческого действия.

Неважно, являются ли те, кто внушает надежды, обманщиками, или нет. Люди, которые делегируют свою надежду, и те, которым эта надежда делегируется, принадлежат к двум разным народам. Погибшие в Аравии слишком близко стояли к миллионам погибших на войне в Европе. Поэтому инстинкт с давних времен считается мудростью презренных… Но ничто больше, чем мудрость презренных, не разрушает благородные души, когда они вступают в нее. За те тысячелетия, когда демон действия с сарказмом приносил революции в империи, евангелия в Церкви — что бы ни делалось, это всегда заканчивалось служением Церкви и империи. Достаточно было проследить достаточно долго за великим действием, чтобы оно подчинилось неумолимому мировому порядку.

Лоуренс слишком долго следил за своим. Вскоре[712] он узнал в Джедде, что оно окончено.[713]

Ему было поручено установить порядок в Трансиордании, прежде чем вернуться в Лондон.[714] Там разворачивались самые опасные действия Хусейна, а в Палестине продолжались беспорядки. Но король, хотя и не был обезоружен, оставался осмотрительным. 12 октября [1921 года] Лоуренс прибыл в Амман. В городе, во всей местности, смятение было всеобщим. Он заменил или уволил английских чиновников[715], убедил подчиниться Абдулле арабских вождей, слишком занятых независимостью, или организовал их изгнание, заставил успокоиться Ауду. «Когда я прибыл, бронемашины были технически в хорошем состоянии: у них не было ни покрышек, ни камер, ни запасных частей, ни ламп батарей, ни коннекторов, ни насосов, ни бензина… Все это было неважно, потому что у них к тому же не было ни команд пулеметчиков, ни боеприпасов… В этих странах, где всякий мужчина, способный по возрасту носить оружие, ходит с ружьем, солдаты были единственными безоружными мужчинами…»[716] Когда он уехал, самолеты и бронемашины были готовы к бою, порядок восстановлен. Он «прекратил этот фарс».[717]

Это был последний обломок его арабского приключения. Вернувшись в Лондон[718], он обнаружил, что его легенда разрослась и стала легендой о человеке, который на Востоке творит и смещает королей; но жандармы, которые арестовывают королей, не прекращают от этого быть жандармами, палачи, которые их казнят — палачами, а чиновники, которые их смещают — чиновниками. Если он больше не сражался ни за одно дело и не сражался за себя, он не желал больше сражаться. Быть проданным за самую дорогую цену — все равно быть проданным. Короли были созданы, шекспировская пьеса заканчивалась комической интермедией и апофеозом: только артист имел право возобновить ее… У Лоуренса не было еще одной Аравии, было только Министерство по делам колоний. Если он не покинул бы его, во что превратилось бы все это? В курсы обучения будущего губернатора.