Демон абсолюта

Бэрроу поручил Лоуренсу образовать его правый фланг. Он вышел в наступление на Дамаск вдоль Джебель-Друз; это тем лучше ему подходило, поскольку Насер выступил после прибытия Фейсала и изгнания турок. Лоуренс решил провести ночь[414] в Дераа, чтобы закончить организацию города; и присоединиться к арабским войскам на завтрашний день. Но навязчивые воспоминания о пытках, которым его там подвергли, были таковы, что, закончив свою работу, он ушел спать на аэродром, среди своих охранников: Дераа внушала ему ужас. «Там, в последний раз, начальник моей охраны принес мне рис на серебряном блюде…»[415] Задолго до рассвета он разбудил шоферов.

В полдень он присоединился к штабу Бэрроу. Арабские войска были рядом. Лоуренс покинул автомобиль, сел на верблюда и явился к палатке генерала. Тот заявлял ему, не без презрения, что верблюды не успеют за кавалерией; он был ошеломлен, увидев Лоуренса на верблюде, аккуратного и бодрого, а ведь он должен был выехать из Дераа в четыре часа тридцать минут.

— Когда вы покинули Дераа?

— Сегодня утром.

— А где вы остановитесь этим вечером?

— В Дамаске.[416]

И Лоуренс удалился на этом спорном верблюде.

Вскоре Роллс обогнал кавалерию, которая наступала с исключительной осмотрительностью. Лоуренс знал, что до Дамаска лежит дружественная местность. Он оставлял в каждой деревне записку для британских разведчиков, чтобы поторопить их наступление. Наконец, он добрался до Насира. В то время как регулярные войска и отряд руалла поднимались вверх справа от индийцев, Ауда и Нури Шаалан были впереди британской кавалерии и преследовали последнее турецкое подразделение.

Лоуренс видел их на равнине: две тысячи человек и группы людей в лохмотьях, которые пытались разбить наступающих арабов своими горными орудиями. Это было все, что оставалось от IV армии.

Руалла атаковали их, чтобы загнать за высоты Джебель-Маниа, за которыми ждал Ауда и племя друзов. Они предпочитали сначала остановить их, задержать между ними и английской кавалерией:

— Такая армия вам годится? — спросил Насир у Лоуренса. Тот обогнал индийский авангард всего на пять километров; он вернулся назад, и Насир занял позицию позади колонны, на ферме, наполовину укрепленной, которая перегораживала долину.

Лоуренс нашел старого и угрюмого полковника, который командовал Первым полком: тот, в отчаянии от того, что ломает идеальный порядок в своих рядах, все же направил эскадрон — но приказал отступить, когда турки обернули против них свои пушки. Лоуренс в бешенстве вернулся к нему: напрасно. Насир теперь рисковал, что его разобьют за фермой, всего в нескольких километрах от британской армии… Наконец Лоуренс нашел генерала Грегори: за конной артиллерией снарядили погоню, и еще до наступления ночи турки, бросив фургоны и пушки, в беспорядке бежали к двум пикам Мании.

За этими пиками ждал Ауда.

От IV армии, армии Аммана и Дераа, которая сражалась в Петре и Тафиле, удерживала Маан, занимала Моаб с тех пор, как Лоуренс взял Акабу, к концу ночи оставались лишь трупы ее последних солдат, пленные, а пушки и оружие уже были наполовину покрыты песком, у подножия пустынных гор, как на батальных картинах…

Лоуренс провел ночь[417] в Кисве, где австралийская кавалерия ждала индийскую. Между ним и Дамаском теперь находилась лишь толпа, предназначенная для лагерей пленных. В своем арабском костюме он прогуливался по ночным улицам, как по улицам Дераа, когда его осаждала бессонница. В Дераа он снова увидел солдат: в Каире, в генеральном штабе Алленби, «солдат» не было. Те, что были в Дераа, были индийцами, что позволяло ему полагать их лишними в этом месте, посреди пустыни, где те, кто сражался, были свободными людьми, где не существовало дисциплины, кроме добровольной. Те, что были в Кисве, были белыми людьми. Никогда он до такой степени не видел в униформе «ливрею низкого рабства»[418]. Эти арабы, от которых он устал до предела своих нервов, казались ближе к нему, чем свои. И это вызывало в нем не гордость, а унижение.[419]

Следующим утром он был в Дамаске. Поставив Бэрроу перед свершившимся фактом, он не имел никакого намерения играть в ту же игру с Алленби. Тот не видел препятствия в том, чтобы позволить Фейсалу принять то, что ему надлежало; иначе инструкции, данные Бэрроу и австралийцам, обездвижили бы Лоуренса, как только бы он их встретил. Пока что арабское восстание обеспечивало дружественную местность, освобождало его от необходимости занять столицу и управлять ею против воли ее жителей, в тот момент, когда он должен был выйти на Алеппо. К тому же было недопустимо, чтобы Лоуренс дал своим подчиненным возможность организовать против Фейсала то же положение, перед которым он сам поставил Бэрроу; чтобы в общей сумятице австралийцы не вступили в Дамаск, не подождав индийцев — тем более, арабов — а главное, вступили бы не как враги, но как освободители.