Демон абсолюта

Наконец, когда было объявлено о бегстве турок, тысячи друзских всадников стали спускаться с гор. Не только всадники Султана эль-Атраша, но и те, которые всегда защищали турок — единственные сирийцы, которые вступили в бой с европейцами. Они требовали платы за свои услуги, состоявшие из шествия по улицам; Лоуренс послал их к черту. Весьма неортодоксальные мусульмане, они посмеивались над религиозным энтузиазмом Абд-эль-Кадера; но не над грабежами. Тем охотнее они присоединились к алжирцу, вместе с Султаном эль-Атрашем, которого Лоуренс должен был заставить покинуть Дамаск.

— А что же англичане? — спросил Нури Шаалан. — Вы боитесь, что они не придут?

— Если они придут для того, чтобы наводить порядок в арабском правительстве, они могут уйти не скоро.

— Тогда, — сказал Нури, задумавшись на мгновение, — у вас в распоряжении все руалла.

Когда алжирцы прибыли, вооруженные, агрессивные, в сопровождении своей охраны, руалла уже собрались вокруг городской гостиницы, где Лоуренс планировал созвать муниципалитет и ассамблею религиозных вождей; их охрана прохаживалась по коридорам, а пулеметы Нури Саида уже были на площади и стояли на позиции. От имени Фейсала Лоуренс сместил гражданское правительство, установленное накануне, объявил Шукри военным губернатором и тотчас же передал в его распоряжение Нури Саида с его войсками, интенданта и начальника полиции. Брат Абд-эль-Кадера закричал, обращаясь к Насиру, обвиняя Лоуренса как иностранца и христианина. Насир, подавленный, в отчаянии, ничего не отвечал. Абд-эль-Кадер вскочил на ноги и торжественно проклял Лоуренса; доведенный до неистовства агрессивной бесстрастностью последнего, он кинулся на него с обнаженным кинжалом… и покатился по ковру: на его пути стоял Ауда. С тех пор, как его оторвали от вождя друзов, он искал драки. Пока его отрывали от Абд-эль-Кадера, Нури Шаалан небрежно объявил, что вопрос о христианах и мусульманах здесь не стоит, и что руалла поддерживают эмира Оренса.

Алжирцы удалились, хлопнув позолоченной дверью. Лоуренс знал, что для него это лишь передышка. Во время этой передышки следовало создать декорацию, которая оформилась бы потом в настоящее правительство. И он оказался перед лицом той драмы, которую победившие повстанцы встречают на следующее утро после своей победы.

Насир ожидал, что должности будут отданы арабам-победителям, в крайнем случае — членам тайных обществ. Всякое восстание, что среди мотивов тех, кто его готовит, ставит на первое место этические мотивы, тяготеет к желанию, чтобы самые высокие посты были распределены между лучшими, и удерживать их для тех, кто имел смелость восстать. Однако все арабские вожди, вместе взятые, были неспособны установить в Дамаске какую-либо власть: рассчитывалось, что они установят лишь коранические суды, как это было в Джедде. Прежние заговорщики были способны стать отличными кадрами, главным образом потому, что сами были не слишком чисты: добродетель Шукри привела к поддержке алжирцев; добродетель Насера — к их принятию. Вожди маленьких локальных комитетов, смелые, знающие друг друга, на целые годы окопавшиеся в администрации во время своей тайной деятельности, были лучшей силой нового государства: но их было немного. Настолько, что в полицию, спешно укрепленную, приходилось призывать тех, кто служил прежнему режиму, если их прошлая покорность казалась залогом их будущего послушания. Насир, ошеломленный, смотрел, как Шукри утверждает на своих постах инженеров, которые годами его оскорбляли, а теперь униженно пришли к нему. Почему бы не утверждать тех полицейских, которые его арестовали? Лоуренс констатировал, что те, кто предпочитает всему любую форму власти — большие умельцы по части низкопоклонства.

Нури Саид и Нури Шаалан одобряли это; они «знали»[428]…