Демон и Лабиринт

Мишель де Серто предложил различать место как синхронную кристаллическую структуру и пространство как локус пересечения маршрутов, как «практикуемое место» (Де Серто 1980:208–209)[53]. Мерло-Понти различал «геометрическое пространство» и «антропологическое пространство» (Мерло-Понти 1945:324–344). Казалось бы, литература может воплотить геометрическое пространство только через его антропоморфизацию — маршрут персонажа, движение письма. В действительности антропологическое и геометрическое пространство при всей их нерасторжимой связи между собой едва ли пересекаются. Карта невозможна без маршрутов, но никакое множество маршрутов все-таки не составляет карты.

Гюго придумывает для объединения синхронного и диахронного срезов свою собственную эксцентрическую стратегию. Он пускает Вальжана в изменяющееся пространство, создающееся перелистыванием карт. Само геометрическое пространство диахронически движется, переставая быть чистой топографией и становясь историей. При этом история возникает через напряжения несовпадающих линий, деформированных контуров, через напряжение диаграмм.

Напряжение это, однако, трудно поддерживать, и у менее экстатических авторов оно постоянно разрешается в пользу наррации, истории, линейности. Описание вида, карты постоянно переходит в описание истории города. Историография заменяет географию. Александр Дюма приглашает читателя посетить катакомбы и вводит его за собой в подземелье: «И мы вошли. Я испытываю сильное искушение дать короткий исторический очерк катакомб, но я предпочитаю показать сначала следствие, а потом причину. Итак, сначала я дам описание катакомб, такими, как я их увидел» (Дюма б.г., т. 4. 53).

И что же следует за этим предупреждением? — Подробнейший очерк истории катакомб. Описание неизбежно сползает в историю.

Вспомним Вальтера Беньямина, мечтавшего начертать собственную биографию как карту. В «Берлинской хронике» имеется загадочный фрагмент, связанный с этим намерением: «…Я думаю о парижском полдне, в который меня посетило прозрение, подобно вспышке озарившее мою жизнь».

Возвращение домой: различие и повторение

Если бы снять с груди и с плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть мое прошлое!

А. П. Чехов. «Вишневый сад»

«То, что было» — так называется камень, который она не может катить

Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»

Мишель Фуко заметил, что «лабиринт связан с метаморфозой» (Фуко 1992:112). Минотавр, находящийся в его сердцевине, — воплощение трансформации, тератологического сдвига. Между тем блуждания Жана Вальжана по подземному лабиринту не вписывают в его тело какой-то деформации, уродства. С его телом происходит нечто иное. Оно как бы растворяется в хитросплетениях подземных ходов, которые становятся его вторым телом, его пространственным двойником. Рильке писал о голландских поселенцах в Ворпсведе как о людях, у которых кожа растянулась и стала «велика лицу словно разношенная перчатка» (Рильке 1971:67) (см. главу 2). Лабиринт для Жана Вальжана — эта такая растянутая кожа, в которой потерялось его тело. Все трансформации происходят с лабиринтом, который накладывается на другие лабиринты, чертит диаграммы, соединяет разные слои времени. Лабиринт в «Отверженных» связан с метаморфозой не в том смысле, что он трансформирует помещенное в него тело, а в том смысле, что он сам есть метаморфическое тело.

Лабиринт — это пространственное образование. Но потому, что он вытянут и запутан, потому, что опыт существования в нем — это опыт отчаяния и безысходности, в его пространство вписывается ощущение времени. Осип Мандельштам как-то сравнил век с барсучьей норой, в которой человек «живет и движется в скупо отмеренном пространстве, лихорадочно стремится расширить свои владения и больше всего дорожит выходами из подземной норы» (Мандельштам 1991, т. 2:272). Кафкианская нора преобразуется у Мандельштама в образ времени.

Движение по лабиринту дается как долгое движение, как испытание терпения, способности завершить блуждание. Оно поэтому двояко с точки зрения опыта времени: с одной стороны, это переживание длительности, с другой стороны — приостановка времени. Темнота, нарушение линейности бесконечным рядом разветвлений создают странное сочетание «длительности» и «атемпоральности». И то и другое вписывает трансформацию в тело. Время изменяет черты лица и осанку, но таким же свойством обладает временной провал, отсутствие. Поскольку провал дается как «перерыв» во времени, как атемпоральность, он может быть репрезентирован только телесной метаморфозой. Метаморфоза лабиринта, вписанная в диахронию карт и планов города, может проецироваться на человеческое лицо.