Демон пустоты

Чем больше я узнавал, тем сильнее чувствовал, что старик поступил верно, поскупившись на слова. Легенды однобоки, а я мог идти за человеком, убившим учителя, след в след. Он был мудр, этот старик.

Я шел от селения к селению, от одного постоялого двора до другого, от одного стола с саке к следующему. Когда нужно было добыть денег, я нанимался на работу, но, говоря по правде, меня мало кто хотел брать. Даже в тяжелые времена, после разбоев черных отрядов, не оставивших камня на камне, жители предпочитали обойтись своими силами, чем связываться с чужаком.

Но я знал, что иду верным путем. Эти места подсказывали, что проклятый музыкант где-то рядом, а потерявшиеся ноты злой музыки все еще звучали в здешних горах, витали над бесплодными полями, не давали уродиться рису и отводили воду прочь. Он приближался.

Я звал его, и он приближался.

– Киоко, – расплатился именем кожевенник и тут же скрылся в доме.

Я нанизывал имена одно за другим, как швея нанизывает на иглу ткань, но больше верил в случай. Имя Киоко обещало многое. До той поры я слышал лишь о мужчинах, следовавших за предателем, – о цепных псах, рабах, слугах, но кожевенник был первым, кто упомянул женщину. Человек, за которым я шел, избегал становиться легендой, следуя на поводу дурного вкуса и опровергая то, что сделал еще вчера.

– Рююске был мальчиком для утех, – шептала слепая карга у рынка. – Тот человек дал ему в руки нож, а кое-кому стоит только показать куда идти – они и идут.

– Почему демоны следуют за дьяволом? – выругался монах. – У них нет выбора, это их природа.

– Говорили, что к нему пришли многие отступники, но он всех их сжег. Выбрал лишь Исикаву, потому что тот сумел отогнать языки пламени звуками бивы, – поведал прыщавый мальчишка, кативший бочку с соленой рыбой. – А потом… потом отрубил ему два пальца, чтобы Исикава не мог играть так, как прежде. – Он недоверчиво стрельнул глазами и исчез в переулке.

Ленточки на дереве трепетали, напоминая о близящемся конце лета. Менестрели чутки к слухам, которые множатся и растут в увитом узкими улицами городе. Их повезут торговцы на переполненных телегах, странники на своем горбу перенесут вести от одной таверны к другой. Взмах, еще один, еще. Мне некуда торопиться. Я вспомнил землистое, непроницаемое лицо старика, его уверенность, не боящуюся возраста, и продолжил движения катаной.

– Это ты ищешь Киоко? – Тьма навалилась брюхом на город.

Я не обернулся. За спиной слышались шаги, воздух колыхался, словно дыхание больного, умирающего от лихорадки. Окна захлопывались одно за другим, люди прятались по домам, хотя и знали, что хлипкие стены жилищ вряд ли смогут их укрыть. Тучи мошкары поднимались над загнившей вдруг рекой. Я смотрел на меч и считал оставшиеся взмахи, а Исикава, чумной менестрель, стоял сзади и играл на биве изуродованными руками.

– Я знаю, где Киоко, – добродушно сказал он.

– Тогда говори.

Тень потекла к ногам Исикавы, однако убегать он не собирался. Серебряные волосы спускались до пят, коренастое, некрасивое тело смеялось над роскошной гривой, превращая менестреля в чудовище. Он сжал биву и ударил по струнам, скрипучий звук вскрыл небу горло, поток дурной крови хлынул на землю.

– Ты пропадешь здесь.

Я осмотрелся, глядя, как сгнивают строения и плесень покрывает кожу горожан.

– Нет, – возразил я. – Я обещал старику, а значит, должен уйти живым. Почему ты последовал за предателем?

Исикава изменился в лице. Его терзала боль, обреченный город не мог ее исцелить. Как не смогли бы исцелить даже сотни обреченных городов с умирающими жителями, торговками, оружейниками, хлебопеками, ювелирами и бродягами, храмами и хижинами, дворцами и постоялыми дворами, с праведниками и грешниками, бывшими победителями и сегодняшними жертвами.

– Я пошел за ним потому, что больше не за кем было идти, – наконец разлепил запекшиеся губы он. – Я ждал, что он позовет меня с собой. Никто не звал. Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь знаешь и так.

– Где Киоко?

Исикава открыл изорванный рот и запел, указывая на север. Слова, вываливающиеся из нутра менестреля, были столь же уродливы, как и он сам. Я выдернул из его рук биву и разрубил пополам. Она издохла. Слезы потекли по щекам Исикавы. Он достал свое оружие, но тень уже ползла по ногам певца, обвила грудь, затекла в рот, заставив хрипеть и выплевывать сгустки черной крови. Это конец всех песен, чумной музыкант.

– Где он?

Дождь доедал остатки города.

– Я не скажу, я обещал.

– Кому обещал? – Я чувствовал, как налет улыбки покрывает губы.

Но он, конечно, не ответил.

Северный осенний ветер снова привел за собой холод. Все, к чему мне хотелось прикоснуться, стало ледяным. Во дворе лежала издохшая кобыла. Пыль покрывала стылые полы, перед статуей Будды бурлил синий яд. Никто не жил здесь очень и очень давно, ведь даже проклятым нужно есть и спать. Если Киоко и пряталась здесь, то теперь ушла.

– Он требовал преданности, а сам не был предан никому, – говорили мне в Эдо. – Он мог потребовать несбыточных обещаний, а потом проверял, исполнены ли они. И слуги все выполняли.