Демон спускается с гор

Шариф шумно вздохнул, застонал. Нащупал рукой свирель, лежавшую у бедра, сжал и открыл глаза.

– Ты, – прошептал он в лицо подоспевшей Айсэт. На лбу и щеках Шарифа остались капли воды, – ты… вырвала меня у смерти. – Он замолчал, сделал глубокий вдох, приложил руку к ране. – Жрец бы гордился тобой.

Айсэт отвела взгляд от его болезненной улыбки, поправила подол платья. И закрыла глаза, не позволив слезам сорваться с ресниц.

– Нет, я сумела лишь остановить кровь. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы излечить тебя.

Она могла бы сказать, что рада ему. Что сердце грозит пробить грудь, а пальцы – сломать друг друга, так крепко она сжала кулаки. Что хочет услышать, как он играет на свирели, или попросить снова улыбнуться. Пусть насмешливо, пусть не вкладывая никаких чувств.

Но не сказала ничего. Потому что девочка-птица взмахом крыльев дала понять, что он умрет. От руки Айсэт. Хочет она того или нет, кинжал, а не зеркало, – определенная ей печать. И он вернется, чтобы стребовать свое в назначенный час. Как и говорил безликий привратник.

Или же умрет Айсэт. На берегу последнего озера.

Глава 12. Песня свирели

– Когда он играл с белой стороны, весь мир расцветал. Таял снег, отступали льды, появлялись первые цветы. Возвращались птицы, в клювах держали сети, в которых несли весну. Но стоило ему повернуть свирель черным концом, как мир умирал. Говорили, что звезды срывались с небес, грозя земле разрушением.

– Как хорошо, что твой рожок не волшебный!

Что изводило Айсэт больше: звук свирели Шарифа или просьбы Дахэ, которая хлопала в ритм мелодии и просила сыграть еще? Что заставляло сидеть в стороне? Ведь и ей нравилась музыка, и уставшее тело звало перебраться поближе. Но она жевала хвощ, бесполезный, как и все испробованные молитвы, и думала, что готова принять не один удар ореховой палкой, но не признаваться, что и ей хочется, чтобы Шариф продолжал петь и играть.

К нему будто бы вернулись силы. И он сразу вспомнил о своей невесте. А Дахэ напрочь забыла о том, что собиралась вечно оплакивать Тугуза, и просила у свирели песен, «конечно, у свирели, а не у тебя, Шариф». То, что застряло в Айсэт и свербело, как затянувшаяся простуда, у Дахэ выходило легко:

– Я готова слушать весь день. Тебя одарили боги, не иначе. Но больше просить не смею, тебе нужно отдыхать.

На запястье Дахэ подскакивал браслет. Она тоже повстречала лесную девочку и приняла дар. Украшение изменило ее. Дахэ стала веселой, милой и заботливой. Чрезмерно. Какую цену предстояло заплатить за браслет, Дахэ ни за что не выдала бы, потому Айсэт и не стала выведывать. Она смутно догадывалась какую, но предположения таяли в наигрышах Шарифа.

Подобие заботы и благодарности выпало и на долю Айсэт. Дахэ сидела совсем близко, когда Айсэт открыла глаза, сбросив ночное наваждение. Сознание еще не отделило грезу от яви. Не расплело кровавую встречу с призраками в отеческом доме от видения озерного края, где Айсэт предстояло уснуть уже вечным сном, как Дахэ напугала ее громким шепотом:

– Прости меня. Я не должна была обвинять тебя во лжи. Это место играет с нами, к тому же мы устали. Столько пережили. Все вместе.

Айсэт отодвинулась от нее, поднялась, поправила волосы и платье, умылась в ручье. Поток журчал невинно и звонко, словно это не он разливался в по воле лесной колдуньи. Вернулась к Шарифу, проверила рану. Кровь больше не вытекала, края раны вспухли и потемнели, от них по коже протянулись тонкие темные жилки. Айсэт прислушалась к его дыханию, ровному и тихому, как и положено дыханию спящего человека. «Не приснилось», – подумала Айсэт, не в силах радоваться. Шариф не умер, их короткий разговор не пригрезился Айсэт, но заговоры не помогли. От раны по телу Шарифа распространялся яд. Мед или кровь иныжа проникли в него? Или девочка-птица наложила на Шарифа свое заклятие, добавила ему мучений, чтобы склонить Айсэт к выбору? Так или иначе, знаний Айсэт не хватало, чтобы изгнать то, что засело в Шарифе. Оставалось без конца повторять все известные заговоры или идти к озерам, к загадочному лекарю, обещанному девочкой.

Дахэ все ждала ее ответа. Сидела, наклонив голову, совсем как девочка-птица. Айсэт отошла от спящего и тихо сказала:

– Тебе незачем просить прощения. Ты права: мы здесь все вместе и обиды нам ни к чему.

– Именно! Но все же я хотела хоть как-то загладить вину. И потому пошла в чащу. – Она заговорила быстрее: – Я ведь тоже должна помогать! Не стала тебя будить. А чтобы ты не волновалась, если вдруг проснешься, ушла недалеко. Так, чтобы услышать, если позовешь. Здесь будто бы август. – Дахэ высыпала находки на лист лопуха – терн и орехи. – Посмотри, слива созрела. И орехи совсем как наши. Их можно есть?

Терн трескался от переполнявшего его сока. Скорлупа ореха блестела гладкими боками.

– Я голодна. Сейчас бы пасты или копченого сыра. Все отдала бы за кусок сыра с лепешкой, – сверкала глазами Дахэ, примеряясь к большой сливе.