Демон спускается с гор

– Ты забываешься, ученица жреца, мужчинам не говорят подобное.

Впервые Айсэт не расслышала в его голосе насмешки. Ее не обманула забота Дахэ, но запутала веселая мелодия его свирели. «Мы не друзья, – очнулась она, – мы не связаны общей целью. Каждый вошел в пещеру, ведомый собственным желанием. И признай уже, Айсэт, они идут по одной дороге, а ты – стороной. Вот и держись в стороне. Свое дело ты сделала».

«Не сделала», – тут же вмешалась короткая мысль.

«И это тоже пусть станет мне уроком».

– Если твоя проводница не собирается вернуться и поманить нас за собой, – Шариф говорил сурово, – разумнее будет выдвигаться сейчас, пока солнце высоко. Я вовсе не хочу провести еще одну ночь в чаще. Пусть даже в столь щедрой к своим гостям.

Поляна не хотела отпускать их. Кольцо сомкнувшихся ветвей уменьшилось, трава потемнела, воздух загустел. Над головой что-то прошуршало. Неужели Шариф привлек внимание лесной девочки и она вернулась, чтобы вывести на верную тропу? Айсэт огляделась в поисках колдуньи, задрала голову, чтобы заметить блеск золотистых крыльев, но увидела серое облако, заслонившее солнце.

Лес затянуло частыми кустарниками и мощными стволами. Как бы Шариф ни утверждал свою самодостаточность, рана забирала у него силы. Лес густел, а его плечи опускались. Он шел возле Дахэ, согнувшись, убирал руку от повязки, проверял – проступила ли кровь. Айсэт держалась чуть позади. «Мужчинам не указывают на слабости, не мешают помощью, пока они сами не попросят, – напоминала она себе. – Отец тоже не хотел твоей заботы. Болезнь водрузилась на его спину, сковала руки и ноги, но он тяготился тем, что ты признала его недуг раньше, чем он сам, и проявила жалость».

Мужчины все глупели, когда речь касалась жалости, особенно если она исходила от женщины. Отталкивали любое проявление тревоги, отворачивались от обеспокоенных глаз. Лица их принимали вид каменных истуканов, контуры которых дети любили угадывать в очертаниях скал. Женская жалость терзала сильнее болезни и убивала раньше смерти. От Гумзага подобной опасности не исходило, даже когда он нашептывал старейшинам их забытые детские прозвища. Гумзаг мог жалеть и сострадать; женщина, пусть и ученица жреца, – приходить, когда зовут.

Дахэ подпирала Шарифа плечом. Ей Шариф не напомнил о мужской доблести.

– Расскажи еще, пожалуйста, – попросила Дахэ.

«Не трать силы, – чуть не выкрикнула Айсэт, но вовремя прикусила язык. – Пусть. Возможно, Шарифу остался день, а быть может, и полдня. Отчего не позволить ему провести оставшееся время в безмятежном разговоре с девушкой, обещанной ему в жены. За которой он отправился в дальний путь и которая, наконец, обратила на него внимание». Для Айсэт нежность Дахэ виделась притворством. Но для Шарифа она означала если не влюбленность – нет, поверить, что она позабыла Тугуза и влюбилась в него, Шариф точно не мог, – то хотя бы интерес. И вырывать его из иллюзий недостойно целителя. «Знахари лечат не только тело, но и душу», – объяснял Гумзаг. Он бы еще напомнил, что Айсэт должна облегчить последние часы жизни больного любым известным способом. «Тем более сыну Гумзага. Не ради него самого, так ради учителя», – укорила себя Айсэт.

Шариф рассмеялся нетерпеливой Дахэ. Айсэт отметила напряжение в его спине. «От боли, – подумала она, – не отмахнешься».

– Бляго, что соединяет небо и землю, птицу и змею в своем мерзком облике, неусыпным оком следил за водами и желал, чтобы все они до последней капли принадлежали ему одному. Он прознал о волшебной свирели героя Ашамеза, на черной стороне которой играла гибель мира, и вознамерился с ее помощью иссушить моря и реки. Выволок Бляго змеиное тело из бездонного озера на сушу, завился кольцами, рванулся с места и полетел под облака. А пока летел, не сводил глаз с земли. Животные и люди, на кого дракон обращал свой взгляд, шли за его тенью, околдованные и беспомощные. Порой Бляго опускался отдохнуть, раскрывал пасть и ждал, когда очарованные им жертвы соберутся на его языке. И глотал не разжевывая.

Дахэ расхохоталась. Шариф остановился. Обернулся. Лицо его, бесстрастное и бледное, покрывала испарина. По тому, как застыла его шея, как он задыхался, пытаясь выпрямиться, Дахэ следовало понять, что история, не дающая ей скучать, причиняет Шарифу мучения, что он выдавливает слова и связывает их собственной кровью. «Ему нужны вода и отдых», – Айсэт мысленно укоряла и себя, и Дахэ.

Шариф смотрел на Айсэт и ждал, когда она подойдет ближе. Веки его отяжелели, изменился цвет глаз, поблек, пожелтел. Взгляд околдовал, так же как змеиные глаза Бляго – животных и людей, которых он избирал для утоления голода. Обернувшись к Айсэт, Шариф будто спрашивал: «Почему Дахэ хохочет? Что развеселило ее? А ты присоединишься к ее веселью?»

Айсэт же удерживала свои вопросы: что ты пытаешься доказать? Зачем идешь, когда хочешь лечь и врасти в этот лес?

Одну руку Шариф держал на ребрах, другую – на кинжале. Он все же собирался исполнить обещание и раздобыть дракону-Дахэ белку.