Демон спускается с гор

– Ты сам сказал, – Айсэт вернула Шарифу его слова, поднялась и обратилась к Дахэ. Лицо у той позеленело, в одной руке она держала белку, в другой – кинжал: – Разведем костер, когда выйдем к озеру.

Как Шариф держался на ногах, Айсэт не понимала. Он шел усилием воли, тело подчинялось внутреннему движению, он заставлял себя не отставать, дышать ровно. Кинжал вернулся на пояс, и Шариф уместил на рукояти кулак – этим жестом он поддерживал себя, разделяя боль с верным оружием. На серебряном небе навершия замер в полете орел. Возможно, Шариф тоже застыл внутри, удерживая покидающие его силы. А они убывали стремительно. Гумзаг отрезал ноги тем, у кого гноились раны и чернела кожа. Выбирал сохранить жизнь, а не походку. Такое случалось редко, но случалось – не помогали ни прижигания, ни травы, ни заговоры. Красные русла появлялись на пожелтевшей коже, затем синели. Кожа опухала, чернела, и края раны заворачивались, как увядшие лепестки, нога источала запах гниения. Гумзаг отсылал ученицу и брался за пилу. Крики больных забирались в Айсэт, дробили ее кости агонией, более всего приближающей человека к его животному естеству. «Порой кажется, что так мы зовем смерть, Айсэт, приближаем ее. Но, поверь, она боится человеческого страдания, особенно когда знает, что страдает он во имя жизни». – «Но я не могу помочь твоему сыну, учитель. Нельзя отрезать полтела, выбрать палку покрепче и сказать: „Иди и живи дальше“». – «Ты можешь дать ему болиголов, да побольше. Он забудется долгим сном, из которого не вернется» – это отвечал не ее учитель, а Гумзаг из деревни иныжа. Ему вторили Дахэ и безгласная лесная девочка. Нестройным хором подсказывали, подбрасывали Айсэт листья болиголова, из которого достаточно выдержать отвар чуть дольше и отмерить капель чуть больше – и любые мучения прервутся, и смерть не испугается взять свое.

– Заиграл Бляго с черной стороны свирели. Страшный зной охватил земли, сжигая все на своем пути, то приблизилось солнце и иссушило травы и воды, разрушило горы, отняло у ветров полет. – Шариф не стал дожидаться просьбы Дахэ и продолжил свою сказку. – Кровью плакала земля, а дракон все играл и играл, не замечая, что тускнеет его чешуя, крошатся рога, выпадают клыки. Замертво упала похищенная красавица при первых же звуках, но и этого не замечал Бляго. Мелодия подчинила его, и все, что мог он, набирать побольше воздуха в грудь и, не отрывая пасти от черного конца свирели, причинять миру страдания.

«Расходились ли по земле темные кривые трещины? – размышляла Айсэт – Изливались ли из них гной и смрад? Метались ли несчастные мужчины и женщины у разрушенных домов, выискивая способ залечить больную землю, успокоить солнце и вернуть прохладные ветра? Жалел ли кто-то неразумного дракона, решившего, что смерть обходит стороной того, кто считает себя ее властителем? Или просто наблюдал, повалившись на колени, за тем, как угасает мир. Как я наблюдаю за умирающим Шарифом…»

Нет, конечно нет. В преданиях, которыми старики учили их быть смелее, сильнее и мудрее, обязательно находился отважный герой. Тот, кто бросал вызов судьбе. Мужчина, воин, верный сын и будущий хозяин спасенных земель.

– Семь дней и семь ночей не отнимал Бляго свирели от пасти. – Шариф перевел дыхание. – Но чутко следил он за дорогой, единственной, что вела к нему. Знал дракон, что придет за свирелью смелый Ашамез. Так и случилось. Все семь дней и семь ночей гнал Ашамез своего коня.

– Акоза? – вырвалось у Айсэт.

Как бы им помог конь Шарифа! Бережно понес бы своего всадника по лесу, фыркал, укоряя за то, что хозяин доверился Айсэт.

– Моему Акозу польстит подобное сравнение. – Губы Шарифа дрогнули, улыбка не вышла. – Не было в мире коня послушнее и быстрее, чем у Ашамеза. Каурой масти был конь, а значит, ноги его не знали усталости ни днем ни ночью. Натянул Ашамез тетиву и на скаку пустил в Бляго стрелу. Отскочила первая стрела от железной чешуи дракона. Пустил Ашамез вторую, но та ударилась в тяжелое веко. Рассмеялся Бляго и заиграл с новой силой. Застонала земля, поднялся ветер, вывернулись моря и хлестнули в небо, задрожал свет, подскочили и закружились горы, все покрылось туманом. Ударил Бляго хвостом – и обрушился на всадника с высоты. Разворотило коню грудь, сломало ребра. Отлетел Ашамез от удара и чудом жив остался, но не уцелели стрелы. Тогда Ашамез обратился к душе своего коня, вымолил у него прощение и благословение, натянул тетиву и вложил в нее кость верного скакуна. Полетела чудесная стрела в дракона и пронзила шею. Брызнула ядовитая кровь, испугалось обезумевшее солнце, взобралось на небо, а черно-белая свирель упала в кровь дракона и пропала в ее ядовитом болоте. Так вернулись в мир покой и благодать. Но, – Шариф захрипел и поднял руку в предупредительном жесте, чтобы никто не помогал ему, – как водится, за покой и благодать нужно отдать не одну и не две смерти. Ядовитая кровь попала и на самого Ашамеза – и молодой герой пал рядом с поверженным драконом.

– Три смерти, – хихикнула Дахэ, – но не четыре, не четыре. Когда мы будем есть белку?