Демон спускается с гор

Тени отступили. Темное море разорвал солнечный луч. Солнце заиграло на чешуе змея, и на миг Айсэт вобрала в себя красоту смерти. Солнце приблизилось, ослепило, глянуло прямо в лицо и отрастило когти и клюв. Вонзило их в тело змея, вырвав изрядный кусок, исчезло в слепящем свете, чтобы снова вынырнуть из него и напасть. Змей зашипел. В яростном шорохе раздвоенного языка слышался шум ветра, но его заглушил другой порыв. Огромные крылья вознесли орла над змеем, раздался клекот, похожий на рокот камней, обрушившихся со скалы. Когти сомкнулись над головой Айсэт, изранили хвост змея, лязгнули у шеи и выдернули ее из чешуйчатых колец. Змей собрал кольца и выбросил свое тело высоко над крутым спуском, по которому уносил добычу, но не достал до орла.

Когти орла, острые и удивительно горячие, зацепили Айсэт, разорвав остатки корсета и рубашки, но все же не пронзили насквозь. Птица несла ее ввысь. Слезы срывались с ресниц. Айсэт считала их и свои последние минуты. Внизу расстилалось владение горного духа. Одно, второе, третье… маленькие отражения небес цепочкой проплывали внизу… Четыре, пять, шесть… Люди верили, что у небосвода семь твердынь, и за седьмой живет верховный бог. И их в самом деле оказалось семь. Семь синих глаз наблюдали за тем, как закрывались глаза Айсэт.

Рождение и смерть походят друг на друга. Они повязаны болью, кровью и страхом. И большим, за чем человек следит со стороны и видит сам себя и мир вокруг из-за слегка приподнятой туманной завесы, которая в любой момент откроется или упадет.

Туманом наполнили Айсэт запах и пар болот. Гнилые воды исторгали смрад, отравляли маленькие глотки, и без того короткие, резкие. Грудь и шею жгло, глаза слезились, ноги не слушались. А руки сжимали крепко. Но не руки Айсэт. Одни прятали жизнь, другие обещали ее сберечь. Жизнь, крохотную, пугливую, еще не обретшую имени.

Еще не ставшую Айсэт.

Она видела пару, бредущую в тумане гнилых вод: Калекут прижимал к себе Дзыхан, Дзыхан обнимала живот.

Айсэт не умирала, потому что еще не родилась. Потому что отец и мать еще бежали по незнакомому лесу, хотя крики, что гнали их, давно стихли, и свет факелов остался там, куда они больше не вернутся. И то и другое слишком далеко, чтобы бояться. Но Калекут и Дзыхан несли и факелы, и крики в себе, потому что знали: рождение и смерть походят друг на друга. Страх и боль в их глазах, плечах, ступнях, в долгом беге, и с ними они обручены так же неразрывно, как друг с другом. Страх не вяз в стонущей земле, поднимался вместе с мерцающей над болотами пеленой. Ластился к коже, к шерсти платья Дзыхан, к курчавой шапке Калекута. Бил по спинам, не желающим сдаваться. Боль выкручивала живот Дзыхан, а по ногам текла смерть – кровь, аромат которой так нравился страху.

– Я не могу, – прошептала Дзыхан. – Нет сил.

– Нам надо подняться выше, – умолял ее Калекут, – там чистый воздух, мы найдем укрытие.

– Нам не укрыться. Разве не слышишь голоса, муж мой? Они говорят о жизни и смерти. – Живот Дзыхан опустился. И Айсэт, та Айсэт, которая еще не родилась, и та, которая умирала в когтях орла, знали, что час пришел. Тело Дзыхан сжимал назначенный срок и гнал ребенка из ее лона. Но три женщины – Дзыхан и сразу две Айсэт – чувствовали, что время не пришло. Срок назначили в неверный час. И болота ведали это, и Калекут не смел с ними спорить. Он принимал вес жены на себя и вел ее от смрада к ущелью.

– Нужно было остаться. – Дзыхан плакала. Айсэт наблюдала из-за завесы и не верила, что мама проливала слезы, ведь она никогда не плакала и запрещала плакать дочери.

– Ты мог бы жить. А теперь мы все умрем в этом лесу.

Три смерти… сказал Шариф. Или Дахэ? Или человек, что встретил отца и мать у испыуна.

– Помоги ей родить, – взмолился Калекут. – Приведи старших.

Он хмурился, потому что не умел просить помощи у маленькой девочки, стоящей у каменного стола. Она появилась из чащи крохотной ночной птицей, и Калекут боялся, что она снова растворится в ночи.

– Приведи женщин.

Дзыхан закричала. Живот стал твердым и острым, подол платья – мокрым, смерть – близкой. И девочка поманила Калекута, который с каждым вскриком жены все больше походил на камень, идти за собой.

– Куда ты меня ведешь? – спросила Дзыхан.

– Она выведет нас к селению, – пообещал Калекут.

Он следовал за девочкой, которую не видела Дзыхан, но узнавала Айсэт. Девочку-птицу, которая исчезла, едва Дзыхан и Калекут ступили в ущелье.

Миазмы болот остались за стеной деревьев. Дзыхан вонзала ногти в скользкие, рыхлые камни и оставляла на мху светящиеся в темноте царапины. Калекут искал глазами юркую девочку и следил, чтобы жена верно ставила ноги.

Айсэт могла пройти этот путь с закрытыми глазами, повести их за собой. Но вместо нее у выхода из ущелья Калекута и Дзыхан встретила девушка, золотоволосая и пустоглазая. Стояла у скалы и указывала на раскидистый дуб, что рос на уступе.

– Где ты, девчонка? – закричал Калекут. – Зачем ты обманула нас? Зачем ты дразнишь нас? – обратился он к девушке. – Знаешь ли ты, сколько мы бежали? Ей нужно родить. Кто там наверху? Знахарь? Повитуха?