Демон спускается с гор

– Там смерть, – произнесли Дзыхан и Айсэт на разные голоса и в разное время, но отец не услышал их.

– Я не смогу поднять ее наверх, – выдохнул он.

Девушка не опустила руки, ждала, пока Калекут разглядит ступени, что должны появляться раз в году, на майское полнолуние, но никак не на исходе лета. И исчезла, когда он встал на пологий приступ.

– Дзыхан, – он понес жену, – там священное дерево. Быть может, чья-то заботливая рука нанесла на ствол этого дуба символ верховного бога, и я буду молиться ему даровать тебе легкие роды. А может быть, там есть укрытие, пещера, и я сумею развести огонь, и она станет нам домом на эту ночь. Ведь ребенку нужен дом. Дзыхан?

Она молчала, тело свело судорогой. Дзыхан кусала губы, чтобы не кричать, терпела до последнего. Но не успел муж ступить под дуб, распялила рот и исторгла вопль, который погас, не обретя звука. Они оказались перед пещерой Безмолвия и старухой в черных обносках, жестом приказывающей Калекуту положить жену у дуба и спуститься вниз.

Ни к чему ему видеть тайну рождения, ни к чему смотреть на смерть, что стоит слишком близко к каждой матери и ребенку, когда они готовятся встретить друг друга. Ни к чему ловить сходство девочки, девушки и старухи, явившейся им.

Дзыхан умирала, чтобы родиться заново и стать матерью. И тут же умереть вновь, захлебнувшись отчаянием при виде мертвого дитя, и родиться пустой и безучастной. Услышать безмолвный приказ:

– Отдай ее пещере – и она вернется к тебе.

Старуха забрала ребенка. Лицо у младенца, у девочки, чистое, белое и спокойное – страх и боль отступили. Айсэт, цепляясь за ускользающее сознание, молила не тревожить ее, но старуха перенесла ребенка через границу пещеры. Дзыхан ползла следом, не в силах подняться на ноги, но наткнулась на преграду.

Айсэт же сумела последовать за старухой. Вошла под своды пещеры. И остановилась в изумлении. Вместо долгого темного коридора она попала в многоцветие ткани под яркий полог шатра. Увидела подушки, увитые узорами виноградных лоз и цветов, низкие столы с подносами, полными фруктов, золотые кувшины, очаг, выложенный белым камнем, живой, веселый огонь, окрашивающий шатер, которым обернулась пещера, пламенным танцем. Зеркало, кинжал и браслет. И птицу, золотисто-белую, сидящую на жердочке, засунув голову под крыло. Но не увидела ни старухи, принявшей ребенка, ни девочки, которая умерла, прежде чем стала Айсэт. Где-то играла свирель и текла вода… и кто-то пел колыбельную другому, живому ребенку, дремлющему в животе до отведенного ему часа. Тот ребенок еще не ведал, что рождение и смерть походят друг на друга, и слушал мелодию, покачиваясь в водах семи небес:

В доме отца ты как солнце светила,
Мать тебя розой белой растила
И золотой росой умывала:
Солнце в руках слишком долго держала.

Айсэт обернулась, чтобы выйти обратно к матери. Откидывала ткани, чтобы добраться до границы пещеры. Ожидала, что вот-вот под ладонью окажется камень. Но полог шатра не обращался в стены, Айсэт не могла найти выхода из дымки прозрачных полотен. Они обворачивались вокруг нее, ложились на лицо, тянули к очагу и подушкам. Мелодия свирели укачивала. И Айсэт поняла, что слышит в ней голос матери. Дзыхан тоже пела колыбельную своей дочери:

Солнце нельзя уместить на ладони,
Время светило к западу клонит,
Белыми розами выстлан твой путь,
Матери слезы росою на грудь.

Ткань слетела с лица. Айсэт стояла перед зеркалом и увидела в нем мать. Дзыхан смотрела в большие темные глаза дочери, раскрытые навстречу миру. И водила пальцем, нежно, едва касаясь щеки, по ярко-красному пятну. Старуха сидела рядом с Дзыхан. И Айсэт кричала, что вот она – жизнь и смерть, но не могла выйти из пещеры и спасти мать.

Она никого не могла спасти.

Зеркало треснуло и разбилось. Осколки упали к ногам Айсэт голубыми каплями. Полог шатра надорвался, огонь погас. Ткани обернулись струями воды. Они стекали к Айсэт, обнажая стены пещеры и выход. Дзыхан была совсем рядом. Айсэт сделала шаг. Но преграда, которая не впустила мать, теперь не выпускала дочь. Вода прибывала. Скала дрогнула, поднялся гул, по стенам заветвились трещины. Еще и еще сотрясли судороги пещеру Безмолвия – и свод рухнул. Айсэт вскрикнула, но и крик, и грохот камней поглотили вода и стоны свирели. Кто-то жестокий играл с черной стороны и вовсе не заботился о красоте мелодии. Свирель надрывалась и плакала, утягивая Айсэт в глубину. Айсэт тонула, мотив дергал вверх и вниз, раздирал на части знакомой болью.

Змей тащил ее по камням. Нет. Орел терзал ее тело клювом.

Нет же. То кинжалы разорвали платье и вспороли живот.

Нет-нет, это девочка-птица указала на нее загнутым когтем.

Нет… кто-то играл на свирели и не давал Айсэт умереть. Потому что вода оказалась небом, а за семью небесами жили боги, и они точно сумели бы справиться с дудочкой.