Демонология Сангомара. Часть их боли

Дочь моя, скрывать не буду, нам грозят трудные времена. Коль ты думаешь, что твое укрытие в лесах Офурта – это и есть трудности, то я тебя разуверю – это лишь подготовка к ним. Поэтому я не желаю более читать от тебя писем, в которых ты молишь меня позволить тебе вернуться в Брасо-Дэнто. Не расстраивай меня снова своим непослушанием. Слушай отца своего, и тогда, быть может, если обмен пленниками случится ровно и без проблем, мы еще встретимся, уже втроем…»

Филипп писал это уже во второй раз. Его первое письмо, строго официальное, напоминало скорее не обращение отца, а сухой приказ военачальника и дальше скрываться в тайном месте. Но, засомневавшись, граф решил переписать все более сердечно. Его не покидала смутная тревога, что завтрашний день может принести много горестей. Увидит ли он еще свою маленькую Йеву? Жив ли этот недокормыш Ройс? Судя по донесениям, в Офурте всю эту зиму буйствовала страшная болезнь, унесшая жизни тысяч детей. Уж не с этим ли связано настойчивое желание дочери вернуться в отчий дом?

Вздохнув с надеждой, он скрепил письмо своей родовой печатью. Затем дождался, пока она высохнет, и скатал его в трубочку, подозвав к себе гонца. Гонец должен будет доставить письмо не в поселения, и даже не в замок. Он должен будет доставить его в сосновый темный лес, на прогалину, где письмо подберут вурдалаки и отнесут к хозяйке. Этот способ сообщения должен быть весьма безопасным, ибо людям уже веры нет, а над зверьми велисиалы имеют весьма посредственную власть.

* * *

В этот душный и тяжелый день, когда лето вступило в свои права, Филипп сидел в кресле и читал послание, что прибыло к нему с гонцом из Йефасы. Лука Мальгерб докладывал:

«Милорд. Мы до сих пор пребываем в трех постоялых дворах Йефасы, в Восточной части города. Никаких проблем не имеем. Дисциплина твердая. О конях заботятся сносно. Но пытались давать плесневелый овес. До нас дошли слухи – у стен нашего Отчего дома стоит вражеское войско. Не необходимо ли нам (тут текст был подпорчен чернилами, ибо Лука не знал, как деликатнее спросить, и долго думал, пока с пера не капнуло) озаботиться этими слухами?»

Слушая шум щелкающих в саду ножниц, будто они щелкали у самого его уха, Филипп взялся за гусиное перо и, нахмурившись, написал краткий ответ:

«Нет. Ждите приказа».

Вместе с письмом в руке он поднялся, чтобы отнести его местному гонцу, когда услышал, как скрипнули замковые ворота. Тогда граф подошел к окну, отодвинул тяжелую гардину. В гостевую спальню, полную мрака, ворвался слепящий луч солнца, и Филипп прищурился.

На просторы сада въезжал путник на хрипящей и роняющей пену пегой лошади. Стоило ему снять капюшон, как в этой вечно-вежливой улыбке сразу же распознался Горрон де Донталь. Он отдал поводья, отряхнул плащ и вошел внутрь быстрым шагом. Когда Филипп спустился из своих покоев в холл, приехавшего гостя уже окружила толпа слуг.

Горрон поглядел поверх их склоненных в почтении голов и поднял руку в приветствии:

– Душа моя была уверена, что первым в этом замке мертвецов я встречу именно тебя, Филипп!

Два старейшины тепло обнялись. Горрон скинул дорожный легкий плащ, уже посеревший от долгой скачки. Волосы его были по-южному коротки, но вот подбородок, обычно гладко выбритый, сейчас порос густой смоляной щетиной. Сощурившись, герцог заметил:

– Вижу в твоих глазах вопрос. Однако погоди! Все слишком сложно, дабы раскрывать все с порога. Сперва я покажусь нашему глубокоуважаемому главе. Сам понимаешь, он ждет от меня ответов. Те дали, куда я забрался, этот дальний жаркий юг – он будто заглушал его голос. Мы так и не поговорили нормально. А позже я загонял коня до пены, чтобы успеть сюда как можно скорее.

И Горрон поспешил скрыться в направлении левой башни, где жила семья Форанциссов, пока не пропал за углом. Филипп остался глядеть ему в след, еще чувствуя витающий в воздухе запах соленой воды и дерева корабельной обшивки, будто герцог не сменял одежды после того, как сошел с трапа. Впрочем, этот запах скоро истончился, а граф вернулся в свои покои.