Демонтаж

Седа проснулась и бросила взгляд на часы. Времени хватит, если поспешит. Она накинула на плечи халат, умылась ледяной водой, оделась, подкрасилась – скромно, в меру, – и заглянула к мальчикам. Гришка спал на спине, сложив руки на груди, и выглядел, как всегда, спокойно, будто он не ребенок, а повидавший и войну, и мир маленький мужчина. Совсем иначе спал Амбо – раскинувшись, одну руку свесив с края кровати, другую спрятав под подушкой. Седа быстро оделась, подхватила зонт и вышла из дома. В подъезде, проходя мимо соседских дверей, вспомнила, как накануне вечером ее подозвала из окна старушка Ануш. Пригласила к себе на чашку сурджа. Старик Артак кивнул Седе из своей комнаты и снова погрузился в сканворд. Обеспокоенным шепотом Ануш рассказала, что в полдень приходила какая-то женщина, интересовалась жильцами со второго этажа, особенно Ниной. «Вид у нее был грозный, словно хотела поругаться, – подытожила Ануш, тревожно качая головой. – А у вас дома никого, и я так и сказала, что не знаю никого, не понимаю, о ком речь». Седа спросила, как выглядела женщина, и по описанию не узнала в ней никого из знакомых. «Конечно, может быть, она что-то перепутала…» – «Да, – проговорила Седа, – это вполне может быть». Но тревога осталась. Седа, прикрывшись зонтом, шла по полупустому проспекту Абовяна. Несмотря на пятницу, людей было мало. Дождь – непрерывный, шумный, холодный – распугал прохожих. Седа думала о Нине. Последнее время она вела себя странно. Возвращалась домой позже обычного. Приходя, или ластилась ко всем, или пыталась спрятаться, хотя прятатья ей было негде, у нее не было ни комнаты, ни собственной кровати, только жалкий угол в гостиной. Совсем потеряла аппетит. Была беспокойна, взгляд то загорался, то делался безжизненным. Если заговаривала с кем-нибудь, особенно с Седой, то путалась, словно думала об одном, а говорила о другом. Все это наводило на неприятные подозрения. Седа свернула с Абовяна на проспект Саят-Новы. Дождь усилился. Хотелось быстрее дойти до университета, чтобы согреться. Она вспомнила еще кое-что. Позавчера Нина, поставив перед собой зеркальце, мерила новые, незнакомые Седе сережки. Нина заметила ее в отражении, посмотрела невинно-рассеянным взглядом, как бы спрашивая: «Все в порядке?» Седа не осмелилась уточнить, откуда сережки. Лишь внимательнее всмотрелась в лицо Нины, в ее фигуру – и впервые начала понимать, что к чему. Впервые ее кольнуло тревожное подозрение. Может ли она, родившая двоих, ошибиться? Седа дошла до улицы Алека Манукяна. Чем больше она гнала от себя мысли о Нине, тем настойчивее они возвращались к ней. Она совсем не могла сосредоточиться на семинаре, который ей предстояло вести вместе с профессором. Сердце билось все сильнее, словно предупреждало: на твой дом надвигается беда. Но Седа сама была отчасти причиной этой беды и потому не слушала свое сердце. Она искала чего-то, что прекратило бы эти метания, отвлекло бы от забот, успокоило бы ее в это хмурое пятничное утро. «Я должна сосредоточиться на работе, – сказала она себе, пройдя мимо Дворца шахмат и подходя к университету. – Работа меня успокоет. Дела увлекут».