Демонтаж

Мимо родника прошла, склонив голову, молодая девушка с ведром козьего молока. Сако уловил запах молока, и тут же память нарисовала ему Нину, шестнадцатилетнюю, еще живущую в деревне. Водитель громко объявил, что через пару минут они снова тронутся в путь. Люди оживились. Сако не успел подняться, как водитель обратился к нему: «Огонька не найдется?» Сако вытащил спички из нагрудного кармана и, не вставая, прикурил водителю и себе. Водитель поблагодарил. Сако смотрел в сторону грубо изрезанной линии гор. «Проедем?» – спросил он. Водитель поглядел на дорогу, продолженную вдоль огненно-красных скал, – тонкую извилистую дорожку, по одну сторону которой возвышалось нагромождение камней, а по другую зиял обрыв, куда запросто можно было слететь, не дай бог на секунду отвлечься, не дай бог испугаться. «Об этом, – сказал он равнодушно, – лучше не думать». Сако смотрел на скалы. Сегодня утром Нина спросила, куда он идет. «Остались дела, которые надо закончить», – сказал он и вышел. Он опережал следователя всего на шаг. Тот даже не подозревал, что Сако довершит дело раньше, чем они. «Ничего не осталось, – подумал Сако, – кроме последнего слова, последнего дела, последнего долга». Он поднес к губам сигарету, глубоко затянулся, зазмеилась струйка дыма. «Трусливому каждый шорох – беда», – нарушил тишину водитель, бросил бычок на землю и созвал всех в автобус. Девушка с ведром молока разговаривала с монахом. Сако смотрел на них сквозь сигаретный дым. Монах погладил рукой хачкар. Девушка пошла своей дорогой. Сако подумал, что все это будто на картине, будто во сне, не на земле. Он сел в автобус с ощущением, что это была его последняя остановка, что он попрощался с чем-то, что так много лет составляло его жизнь, что все, что ждет его впереди, уже не имеет значения.

В восемнадцать лет Сако поступил на архитектурный факультет и переехал из Кировакана в Ереван. Он болезненно переживал малейшие неудачи, учился средне. Зато обзавелся друзьями: первый, Петро, был самым шумным парнем университета; второй, Рубо, был молчуном; Петро всегда был на виду, в водовороте политической жизни, о Рубо же никто ничего не знал, кроме историй его любовных похождений и кулачных разборок. Летом восемьдесят пятого года, когда они заканчивали учебу, Петро позвал друзей на квартирник. «Но я ведь ни с кем не знаком», – сказал Сако. «Со мной тебе можно куда угодно», – ответил Петро. Это была большая уютная квартира на улице Абовяна со старой мебелью и картинами импрессионистов на стенах. Собралось множество людей, Сако никого не знал. В гостиной, сидя на ковре, мужчина с густой бородой пел под гитару песню о страннике, который не знает, какой выбрать путь. По комнате кружила, словно мотылек, хозяйка дома. В лиловом платье, с распущенными волосами, босая, она угощала гостей вином и рассказывала о картинах своего дедушки-художника. Увидев Петро, хозяйка кивнула ему – мол, вот ты где, – и обменялась с ним дружескими поцелуями. Петро представил ей кудрявого парня. «Седа», – сказала она, протянув руку. «Сако», – робко ответил парень. Он еще не знал, что его сердцу уже нанесена была рана в тот момент, когда он коснулся ее пальцев, встретился на миг с ее самоуверенным, надменным взглядом. Он был совсем неискушенным и принял зарождавшуюся страсть за недовольство. Ее аристократическое достоинство, подчеркнутое очарование произвели на неопытного деревенского паренька впечатление чего-то искусственного, что раздражало его. Они больше не разговаривали в тот день. Глаза, однако, не обмануть: взгляд Сако то и дело останавливался на ее острых плечах, тоненьких бретельках платья, открытой беззащитной шее.