Демонтаж

Но его планам было суждено исполниться раньше. В конце ноября он сидел, курил, лениво набрасывал план дипломного проекта. «В духе Ле Корбюзье», – говорил он друзьям, многозначительно подняв бровь. На столе лежал раскрытый альбом по современной европейской архитектуре. Из магнитофона чуть слышно звучали саксофонные рыдания Джона Колтрейна. Сако был один: Петро ушел на очередную вечеринку, Рубо пропал на несколько дней у какой-то женщины. Атмосферу творческого поиска нарушил стук в дверь. На пороге стояла Седа – в черных джинсах-клеш и темно-синей мальчишеской рубашке. «Ты точно шутил, – спросила она, – когда делал мне предложение?» Сако попятился, уступая Седе дорогу в комнату. В ее глазах ему почудилась роковая решимость. Через несколько минут они уже лежали в постели. Он удивился, что она не была девственницей, но расспрашивать не стал. Когда он потянулся за сигаретами, Седа спросила: «Можно мне тоже?» – «Разве ты куришь?» – «Иногда». – «От чего это зависит?» – «От степени моего опьянения?» Сако сделал вид, что не расслышал дерзости, протянул ей пепельницу и сигарету. Седа закурила. «Двадцать три года назад – сказал она, – Колтрейн ушел из дома. Даже не объяснился с Наимой. Сказал, что у него остались дела, которые надо закончить. Взял только саксофон. Потом он объяснял, что хотел измениться. – Седа смотрела на тлеющую сигарету. – Даже когда они уже расстались с Наимой, он говорил, что его музыка – это молитва, обращенная к ней». Сако лежал на животе, подложив руки под подбородок. Сказал, что не понимает Колтрейна. Повисло молчание. Седа уже ясно видела свое будущее с ним, словно просчитывала его на два, на три шага вперед. А Сако все еще не верил в происходящее. Он повернулся к ней и спросил: «Так ты выйдешь за меня?» И Седа буднично, взвешенно, словно ждала этого вопроса, ответила: «Да».

Утром Сако разбудил вахтер общежития и позвал к телефону. Сако оделся, спустился в его комнату. Звонила соседка из деревни. «Срочно приехать, надо срочно приехать, – повторяла она. – Нина… Нехорошо, ай как нехорошо…» – «Что случилось?» – спросил Сако. Соседка всхлипнула и пересказала, что знала: ночью к ним домой забрался солдат из соседнего гарнизона – калитка была незаперта, он беспрепятственно вошел – и воспользовался Ниной. «Она сбежала с ним?» – «Нет, – сказала соседка. – Она дома. Но это еще хуже. Потому что солдат уже бесследно исчез». Сако сжал кулаки. Он вернулся в комнату и присел на кровать. Седа, кутаясь в одеяло, подсела ближе. Положила руку ему на плечо. «Что случилось?» Сако словно получил дозу болеутоляющего. Он собрался с силами и все рассказал. И сразу же испугался, что Седа воспримет это как знак для себя. Но она, к его удивлению, сказала: «Я могу поехать с тобой. Какие вещи тебе собрать?» Он вглядывался в ее лицо. Не верил услышанному. Взял ее холодную кисть, поднес к губам. Седу покоробило.

Сако все же поехал один. К страху за сестру примешивался стыд. Взять Седу, изысканную, элегантную Седу, с собой в деревню, к грубой старухе, которая встретит грязной руганью – зачем? Он уехал в тот же день. Деревенские делали вид, что ничего не знают, но по пристальным взглядам Сако понял, что слух распространился как пожар, что даже оборванные деревенские мальчишки обо всем прознали. Нина неподвижно сидела в зашторенной комнате, в той самой, где они провели детство. Стоило ему взять в ладони ее мокрое от слез лицо, поцеловать лоб, прошептать ей я здесь, Нина, я рядом, как она пробудилась. Сако пронзило внезапное озарение: он нуждается в Седе так же сильно, как Нина нуждается в нем. «Я больше никогда не оставлю тебя одну, – промолвил он, утешая сестру. – Тебя больше никто не обидет. Обещаю, Нина». Но стоило ему произнести это вслух, как что-то запротестовало в нем. Еле заметное дрянное чувство охватило его. Не хочу так просто жертвовать собой. И тогда Сако кое-что понял: он распят будто на кресте, разрываясь между женщиной, которую любит, и сестрой, которую не может оставить; между Седой и Ниной, между городом и деревней, между желанием и долгом. А между ними – между чувствами и людьми – мерцала, посмеиваясь, его судьба.