Демонтаж

Несмотря на позднюю осень, в деревне было солнечно и сухо, только ветер вихрями бил в спину. Старуха во дворе их дома лущила фасоль. Сако присел на пустую деревянную бочку рядом с ней. Он чувствовал, что должен что-то сделать, что-то сказать, но молчал. «Мой дом опозорен, – буркнула старуха, швыряя очищенную фасоль в ведро. – Я предупреждала ее, говорила: нечего шататься по вечерам. А она все бегала к гарнизону, заглядывалась на солдат. Ну и догляделась – теперь на всю жизнь пятно, на всю жизнь позор. Кому она теперь нужна?» Не дождавшись ответа, всплеснула дряхлыми руками. «Как теперь быть? – завыла она. – Кто ответит за бесчестье, за этот позор? Думаешь, они молчат, потому что дураки? Вся деревня, вся округа знает. Воспитала шлюху, думают они. А разве я не предупреждала? – Старуха уставилась на Сако. – Здесь она никому не нужна». Ветер обдал затылок Сако. «Притворные вопли», – думал он, уставившись в пыль под ногами. Он слушал, как ветер хлещет оголенные ветви яблони, как фасолинки падают на жестяное дно. Он должен был принять решение. За воротами круглились под пасмурным небом пожелтевшие холмы, а за холмами тянулись в небо горы. Сако вспомнил, как однажды, уже после того, как ушла от них мать и погиб отец, они с Ниной пошли в холмы, на маковое поле, но потом зачем-то полезли выше, в горы, в лес, и заблудились. Они кружили там до вечера и только чудом выбрались, вернулись домой уже в ночи, грязные и замерзшие, а старуха будто и не заметила, что их нет, может, даже огорчилась, что они нашлись. Тогда они с сестрой впервые по-настоящему поняли, что осиротели. «Нет, больше это не повторится, – сказал себе Сако, – больше не позволю. Обещаю, что больше не повторится». Сако поднял глаза на старуху. «Нина поедет со мной», – объявил он и поднялся. Старуха окинула его презрительным взглядом. «Бог тебе в помощь, – отозвалась она, возвращаясь к стручкам фасоли. – Забирай».

Нина спала. Сако отворил скрипучую дверь соседней комнаты. В ней было пыльно, стоял запах отсыревшей мебели. Никто, ни старуха, ни Нина, ни он сам, годами не заходили сюда. Комната напоминала провинциальный музей, где выставлена брошенная хозяевами мебель. Сако оглядел потерявший цвет паркет, старую люстру, вытащил с верхней полки шкафа отцовский кожаный портфель и сложил в него то, с чем не хотел расставаться: старые фотографии, любимые книги. Постоял у отцовской постели. Они с матерью спали раздельно. Сако помнил, как на этой постели лежало тело отца. След от веревки на шее. Он наложил на себя руки, узнав, что жена сбежала из страны с каким-то торговцем из Агдама. Маленькая Нина, войдя к отцу после обеда, с недожеванным еще куском хлеба, нашла его свисающим с люстры. Расширенные зрачки; кончик языка между зубами. Поступок отчаявшегося человека. Сако с портфелем, набитым книгами, стоял посреди комнаты, как раз на том участке паркета, над которым висел тогда отец. В кармане – только ключ от комнаты в общежитии и мятые рублевые купюры. Он еще раз окинул взглядом комнату, вышел, закрыв скрипучую дверь, и вернулся к сестре.