День Ангела

На улице заметно похолодало, но Никита, перешедший с быстрого шага на рысь, а потом пустившийся галопом, не замечал, как первые в этом году робкие осенние полужидкие снежинки опускаются ему на волосы. По неосвещенной лестнице он легко взлетел на мансардный этаж и не споткнулся ни разу, потому что знал каждую коварную выщербленную ступеньку, каждый шаткий прутик, каждый провал перил. Он на ощупь вонзил ключ в замочную скважину, подергал, потряс, повернул, поддал коленкой, повернул еще раз, открыл дверь и включил свет.

Запустение и необычайная чистота, холодное торжество порядка вещей, как в последний день творения, когда вещи и время еще не осознали себя и не смешались в стремлении к взаимопознанию, к трагикомическому хаосу, к забавной и страшноватой неразберихе. Ни звука — даже холодильник молчит, лишь подкапывает вода из кухонного крана. Даже Эм-Си, негодяйка, исчезла вместе с Аней и не шелестит на сквозняке над холодильником.

Никита, оглядевшись в тоске, тут же вспомнил, что бывает такая вещь, как смертельная усталость. Он стянул свитер, рубашку, бросил прямо на пол, чтобы дом не казался таким чужим и нежилым, и двинулся к занавешенной пластиковой шторкой ванне. Отдернул шторку. На веревке над ванной висели белым кружевным флажком забытые Аней трусики. Никита сдернул их воровато и стеснительно. От трусиков пахло душистым мыльцем. Аня не жалела такого мыльца, стирая свое бельишко. Никита скомкал душистую тряпочку, сжал в кулаке, прижал кулак к щеке и остервенел от разочарования. Надежды его призрачные растаяли, и клочья душистых белых кружев и соблазнительных крошечных атласных бантиков полетели в разные стороны и были рьяно потоптаны грязными кроссовками, которых Никита не снял, войдя в дом.

— И нисколько не стыдно, — уверил сам себя запыхавшийся от трудов праведных на почве топтания трусиков Никита. Он помотал головой, приходя в чувство, умылся над ванной холодной водой, попил из крана, уткнулся в полотенце и в полотенце же, в мягкое и рыхлое его нутро, обругал себя последними словами. Затем взял подаренную Таней фотографию с кухонного стола, перевернул, убедился, что электронный адрес не был написан симпатическими чернилами, как того можно было ожидать, и не исчез. Никита двинулся в комнату, подсвеченную лишь через окно-арку бледным светом уличного фонаря, включил компьютер. Компьютер загрузился и… вырубив электричество, опять помер, напоследок взвыв.

Ну, следовало этого ожидать! Следовало! Дураку ясно, что тварный мир исчез, пропал в небытии, и остались одни фантомы с неизвестными практическими свойствами. Виртуальные мутанты остались, и ожидать от них можно чего угодно, любых чудес и выкрутасов. И если сейчас, рассуждал Никита, взбираясь по стремянке, чтобы загнать в гнезда пробки, если сейчас меня не убьет и свет загорится, с большой долей уверенности можно предположить, что фотография и останки Анькиных трусов исчезли. Свет загорелся, ярко вспыхнул под пыльным кухонным плафоном, фотография осталась лежать где была, а клочки трусиков действительно исчезли к вящему Никитиному удовлетворению. Но потом он вспомнил, что сам же их и запинал под ванну в припадке ярости, и был разочарован, обнаружив их там, куда запинал.

— Это уже неинтересно, — сказал Никита. — Это неинтересно, и в таком случае ничему на свете нет оправдания. — И он включил телевизор, чтобы не быть одному. На свет божий вылезло хорошо знакомое и где-то даже родное виртуальное чудовище — Эм-Си Мария в варварской, расшитой блестками дерюжке и завела свое коронное: «Ты лучше посмотри на меня, во все глаза посмотри на меня. Ты узнаешь? — я твоя мать, и сестра, и жена… Я — ты видишь? — я сама — твое я, твое солнце и тень, песня твоя, такая долгая песня твоя-а-а…»

— Тоже мне, mother-sister-wife, — упрекнул ее Никита. — Коза гульливая, а не mother-sister-wife. Твое место где, родная? Над холодильником. А ты слиняла, как последняя…

Но Эм-Си стала чужой, даже не подмигнула ему, когда игриво кланялась во все стороны, вся в овациях, в конфетти и серпантине. Запись концерта была прошлогодней, рождественской.

— Вот и иди себе, — разозлился Никита и выключил телевизор, с силой вжав кнопку, победил фантом Эм-Си Марии. — Обойдусь без тебя. Только поучать горазда. Коза старая.

— Бабла накопи-ии-ил?! — вдруг взвыл холодильник и заурчал печально и с перебоями, как пустой желудок. И ничегошеньки не изменилось у него внутри: сырная корка зеленела плесенью, длинный огурец догнивал и вонял невыносимо, остатки кетчупа пересохли и крошились. Могильник.