День Ангела

Натянула брюки, свитер, пальтишко невесомой рыхлой ткани, подкрасила губы бледной розой, подхватила большую сумку, а в ней еще две и была такова. И оставила Михаила Александровича маяться одного. Он и маялся: ходил от окна к креслу и обратно. А потом уселся, подбив ближе к боку замученную плюшевую подушку, и положил на колени большой бестолковый альбом бурого бархата с фотографиями. А бестолковый, потому что фотографии в нем, какие-то в гнездах, какие-то просто так, жили как попало, смешав годы, лица и события. И все недосуг, все недосуг было разобраться и обиходить бурый альбом.

Вот семилетние Олег и Вадик — первоклашки в серых костюмчиках, с сентябрьскими георгиновыми букетами, важные и волнуются, морщат нежные лобики. Вадик темноволосый и темноглазый, а у Олега волосы совсем еще по-детски светлые, а глаза, помнится, тогда были еще голубые, Пашины, и стали темнеть, уходя в глубокую торфяную зелень, после той жуткой истории, связанной с рождением Франика. Франик, крошка Франик! Живая боль, открытая рана. Натворил он дел. Михаил Александрович однажды, разгневавшись на Аврорины слезы, сложил все его портреты в большой конверт, запечатал и запрятал поглубже на антресолях, не велев доставать, чтобы не бередить память. Все да не все. Он и понятия не имел, что снимок Франика, поросенка неблагодарного, хранит Светлана, недолго бывшая его женою, и Аврора Францевна иногда забирается в ее, Светланину, личную коробку с фотографиями и навещает потерявшегося сына и разговаривает с ним.

А это военные. Миша Лунин — молоденький лейтенант, лучший друг Генка Вампилов, почти одногодок, сорвавшийся на фронт из-под крыла папы-профессора, батальонный старшина Федор Туреев; а вот он помер пять лет назад, и Михаил Александрович ездил его хоронить в псковскую деревню. И свиделся с его женой Настей, которая сама до сих пор статью не хуже батальонного старшины и не обижена голосом, трубным и раскатистым…А вот Антонина, Тонька Большой Понтон, любвеобильная Тонька, его первая женщина, опустила стекло и смотрит из окна своего грузовика. Фотографию эту Миша Лунин выклянчил у Генки. Тоня погибла, подорвалась, когда перевозила снаряды в своем «Студебеккере». Тоня погибла и…

Михаил Александрович вдруг ужаснулся: все его женщины — и Антонина, и Таня-медсестра в госпитале; и невинная голодная берлинская немочка Густька; и боль его Алисия, бескорыстная блокадная девчонка; и непутевая, ничего не понимающая в людях Лидочка; и Паша, мать Олега, пресветлый родник, замутненный особой, непонятной, измятой, изнывающей совестью, — все его женщины страстотерпицы. Все они тяжело страдали и гибли, будто на него, Михаила Лунина, была положена печать. Гибли и тяжко страдали все и уходили, таяли, терялись в памяти. И только Аврора осталась с ним в горе и в радости. Печать.

И он знал, что за печать. Знал, но вытащил это знание на белый свет только сейчас. Это печать той давней клятвы верности, что дали друг другу его мать Мария Всеволодовна Колобова-Лунина и ее возлюбленный, отец его Аврорушки, Франц Оттович Михельсон. Их любовь, Марии и Франца, не состоялась, не дала плодов, а клятва жила, и ее осуществили дети, он, Михаил, и она, Аврора. И ведь надо же: ее первый муж, Делеор Мусорский, отец Вадика, тоже погиб.

Вот он, Делеор, — яркий брюнет с высоким блестящим коком, в сценическом фраке, поводит рукою, исполняет арию, стоя у рояля. Делеор — мечта всех послевоенных ленинградских меломанок, душка-тенор и изрядный козел. Вот ведь как. Глаза у Михаила Александровича слипались, так он переволновался, многое поняв о своей судьбе в этот предновогодний вечер.

Кот, валявшийся под креслом, протянул лапу и тронул кроличий тапок Михаила Александровича. Это означало, что Аврора Францевна вот-вот явится с полными сумками. И действительно, не успел Михаил Александрович толком открыть глаза, как засвербел ключ в замочной скважине, и из прихожей донесся голос Авроры Францевны, ставший немного хрипловатым с годами:

— Снеговик пришел! Миша, ты знаешь, меня совсем замело! Настоящий предновогодний вечер, и я не удивлюсь, если заявится Дед Мороз с мешком подарков. Миша, ты спишь?! Миша, возьми-ка, будь добр, у меня авоськи, а я пальто отрясу на лестнице.

— Что за подозрения, Аврорушка? — появился в прихожей Михаил Александрович. — Как я могу спать? А ты запропала. А накупила-то!.. И куда столько? — Он понес пакеты в кухню, и оттуда послышалось его ворчание: — Мандарины, торт, копчености, сыр один, сыр другой, рыбка… Ну и ну! Маринады… Вот Яша тогда обещал, а не принес, мальчишка!..Ну, знаешь! А шампанское-то зачем французское? «Советского» полусладкого, конечно же, не было? Барство какое… Подагру наживать. Знаешь что такое подагра, Аврорушка?

— Понаслышке, Миша, — появилась в кухне свеженькая с метели Аврора Францевна. — А подагру ты, скорее, с «Советского» наживешь. А что такого? Почему нельзя французского раз в жизни? Все, конечно, дорого, но… Вдруг кто к нам да заглянет, а, Миша?

— Кто к нам может заглянуть, по-твоему? — устало сгорбился Михаил Александрович.