День Бахуса

В тени мощных деревьев, в глубине зеленого моря я с небывалым трепетом повторил нужные манипуляции и вскоре с легкостью нащупал ключи к желанной двери, коей моё появление было не менее желанным.

С того дня я увлекся открывшимися возможностями и перестал обращать внимание на всё остальное. Мне казалось, я проникаю в сокровенные тайны мира, по-хозяйски роясь в его сундуках. На самом же деле я вскрывал бесконечные двери своего «эго», мой давно предавший меня ум так ловко раскинул сети, что не было и обрывка мысли, никакой маломальской догадки, разгадывающей этот изощренный обман.

Шар, внутрь которого я добровольно заточился, показывал такие чудеса, что ничего другого не хотелось видеть и знать. Еще бы, всё было обставлено так увлекательно и познавательно, я и не догадывался, что становлюсь преданным рабом своего галлюцинирующего ума. Он при помощи тиреуса обратился в паука-охотника и почти не прилагал усилий. Я сам лез в ловушку.

Перемены во мне Домина восприняла как должное. Она ни о чем не расспрашивала и ни в чем не упрекала. Ей была открыта другая сторона наших отношений, где всё идет тем путем, которым и должно идти. Конечно, она догадывалась о фокусах тиреуса, и чем это может кончиться. С той поры, как я окончательно увлекся погоней за химерами, Домина стала печальна и молчалива. Со мной, если она и говорила, то как с малым ребенком.

Она медленно угасала, а я не замечал.

Trompette marine, то есть морская труба, не звала сердце в далекое плавание, и я всецело отдался сухопутным вакхическим играм с жезлом. Вообразив себя новым Гермесом Трисмегистом, готовый создать очередной «Божественный Пимандр», я полагал, что и мне открываются секреты души и божественная мудрость пастуха людей. Самовлюбленный кретин.

Конечно, я не сберег Домину, она так тщательно скрывала разрушающий недуг. Недуг? Да, недуг. Имя которому – тоска. Откуда бы ей взяться? Любящее сердце Домины с первой встречи угадало во мне неугомонного странника. Ей была ясна причина моей оседлости, и увидено скорое её завершение. Моя болтовня и бесконечные истории о морских путешествиях пустили в сердце Домины болезненный дух томления по неизведанным мирам. Миры, которые ей были нужны также, как балерине клюшка. Забыв о том, как мы влияем на жизнь близких людей, я своими бреднями внёс в душу Домины жуткий разлад. Она позабыла – у каждого своя тарелка с кашей, и нечего заглядываться на тарелку соседа.

Домина не сомневалась в моей любви. Знала, что я её не брошу, печаль вошла в женское сердце с появлением тиреуса. Она перестала чувствовать прежнюю заботу и поддержку. А видя, что я не замечаю её печаль, Домина понемногу начала тосковать и скрывала это.

Волшебное сердце Домины знало и хранило многое. Возможно, это и погубило её. Как ни выносливы, ни крепки наши сердца, а порой не стоит в них держать невысказанные слова. Это может стоить жизни.

В тот день я ушел с утра на обычную прогулку с тиреусом, а, вернувшись к обеду с ворохом перечного кустарника, нашел Домину на кровати, мирно почившую вечным сном. Она ушла из жизни неожиданно и просто, словно отказалась от ненужной вещицы.

Я умолял её проснуться. Кричал в небо проклятья и угрозы, сменяя их на просьбы и обещания. Я крушил всё, что попадалось под руку, поздно понимая, как был слеп и глух. Не хотелось верить и принимать, что невозможно изменить случившееся. Казалось, время внемлет мольбам, повернется вспять и вернёт Домину. Только потеряв Домину, я осознал, каким близким дорогим человеком она была для меня.

Была? Неужели вот и всё? К любой смерти привыкнуть трудно. Будь то смерть любви, человека или цветка. Веселому сердцу ближе май, а не ноябрь. Молодость, а не одряхление. Зелень, а не солома.

Долго я не мог придти в себя. Ничего не помня, ослепший от горя и страдания я ползал по острову в поисках щели, где бы боль оставила меня. Я вгрызался под землю, забивался в трещины, укрывался листьями и травой, но везде дыхание смерти моей любви настигало меня. Пока промытый слезами и выжженный изнутри, словно прерия в засуху, весь по уши в спинифексе я не вышел к морю. В нём я увидел единственное средство успокоения от терзавших мук. Моё единственное спасение – утопиться в море Бахуса.

Собственных сил справиться с горем не было, и море Бахуса приняло меня.

Не знаю, сколько дней я плескался, но утонуть мне не давали, держали на плаву. Думаю, и к этому был причастен тиреус, который я сначала хотел немедленно уничтожить, как виновного в смерти Домины. А потом оставил, решив, что он виновен не более моего, да и не уничтожить его.

Сила, исходившая от жезла, не позволяла коснуться дна. Почему? Не знаю. Ведь дух и разум изменили мне, и где бы меня ни носило море, везде я был основательно пьян и невменяем. Море Бахуса увлекало всё дальше, как никогда испытывая пылью одиночества, тяжестью атмосферного давления и скукой однообразия. Не было ни кораблей, ни островов. Ненужной щепкой я скользил по зыбкому пространству.