День Бахуса

Мои спутники на первый взгляд были люди приятные, но все чем-то озабоченные, словно были не корабль, а на курсах для беременных. Я не стал лезть им в душу, тем более уже поднимали якорь.

Вскоре мы дружно напились. Я перестал держаться на ногах и пошел в отведенную мне каюту. Засыпая, я испуганно подумал, как бы не проснуться в покинутой постели, в городе, из которого мы уплыли.

К смеху сказать, так оно и вышло. А на следующее утро я опять проснулся на том же корабле. Всё завертелось в такой путанице, я просыпался то тут, то там, с трудом понимая, что происходит и где. Чаще я находился на корабле, и бывало казаться, я здесь навсегда.

Когда после первого перемещения рассказал об этом капитану о произошедшем, он удивился и сказал:

– Ну вот, я же говорил.

– Что говорили?

– Вам важнее не куда вы попали, а откуда исчезаете.

– Совсем не так.

– Здесь все такие.

Мои фокусы были не исключением. Все в команде, как один, мельтешили туда-сюда, некоторые исчезали навсегда. Чаще последние мамзеры (ублюдки), но были и симпатяги.

Наш капитан имел хмурый вид дежурного врача на ночном обходе. И хотя на серебряной бляшке его ремня было выгравировано OMNI-NUMIS (носящий все имена), он не вызывал того восхищения и приязни, как капитан Беллфиосса. Впрочем, творившееся за бортом разительно отличалось от того, что доводилось видеть раньше. Море походило на недоваренный сливовый кисель, что компенсировалось отсутствием штормов и бурь. И никаких новых земель и островов вокруг, только крепкий кисель вокруг. Благо небо и солнце остались те же.

При скудных запасах вина, немудрено, что единственным развлечением были перемещения.

– Вы не увлекайтесь беготней туда-сюда, – отчитывал капитан вернувшихся по утру, – давайте определяйтесь! От вас чертей в глазах рябит.

– Постараемся, гер капитан, – в разнобой бубнили мы.

– Да уж, вы постараетесь, охламоны, – ворчал капитан.

Я из-за всех сил старался чаще появляться на корабле, но вряд ли это было в моих силах. Тут рулил тиреус. Города я почти не видел, если находился вне корабля. На корабле я каждый раз старался продолжить разговор с капитаном на тему нашего плавания. Моя общительность и изобретательность не знали пределов. Я задавал наводящие вопросы под разным предлогом и на разные абстрактные темы. Я интересовался, знаком ли капитан с творчеством Фармиона, как относится к публикациям Александра Далримпля о засекреченных испанских экспедициях, предпочитает ли он крепкое вино сухому, измеряется ли наш путь в таузах или парсангах, чем ему удобней пользоваться настенными часами, ручными, песочными, солнечными или клепсидрами, знает ли он, что означают церковнославянские слова «семо и овамо».

Как я не лез с назойливыми вопросами, ничего толком и не добился. Капитан смотрел на нас, как на банду провинившихся привидений. Он не пил с нами вино, не развлекался и всё свободное время ходил в нехорошей задумчивости, игнорируя наше общество, время от времени одаривая кого-нибудь колким замечанием. После чего этот кто-то ходил, как оплеванный.

Чем больше плавание на безымянном корабле походило на неудавшуюся шутку, тем настойчивей росло желание узнать, чем закончится плавание, и к какому берегу он пристанет. К сожалению или счастью, я этого не узнал. Однажды мои попрыгушки с корабля прекратились. Перемещаясь как-то в подпитии из дома на море, я промахнулся, и оказался в ином месте.

4

Desidesdomisedemus

(сидим дома в праздности)

Ангел по обыкновению заходил вечером в четверг или пятницу или субботу утром. Другие дни недели он игнорировал, кроме понедельника, когда от него приходили поздравительные телеграммы или заказные письма с коллажами из вырезок глянцевых журналов.

В четверг он бывал чем-то озабочен, выпивал чаю с лимоном, манерно надкусывая желтую дольку, затягивался пару раз дорогой сигаретой, отпуская дым вензельным колечком, и торопливо уходил. А я смахивал белое перышко со стула и вздыхал. Оставалось ждать следующей недели.

В пятницу Ангел заявлялся навеселе в расстегнутом пальто, развязанном шарфе, с одной перчаткой в кармане и некрепко сжатой в зубах тлеющей сигарой. Приносил вино, сыр, трубочный табак, бэнг и уличный холод и, не обращая внимания на мою меланхолии, пил как гусарский бригадир.

Каждое воскресное утро он появлялся весь в белом у изголовья кровати и пел веселые песни о влюбленных женщинах, благоухая персиками или свежими огурцами. Пел до легкой хрипотцы и потом исчезал, оставляя пятилитровое пластиковое ведерко до краев наполненное теплым кагором.

Как-то вечером в пятницу пришел Ангел, я сжигал в коридоре в жестяном тазу ворохи исписанной бумаги. Сидел в облаках дыма и пепла, как начинающий колдун. С тех пор, как я попал сюда (плохо понимая где я) и увидел за окном недружелюбные равнины снега, скелеты деревьев и жесткую метлу ледяного ветра, мне стало совершенно наплевать, что происходит в мире и со мной.