День Бахуса

Я перечитывал рассуждения Томаса де Квинси от том, как печально принимать сан мертвеца под летним небом, и как совсем недурно сделать то же самое под зимним. Ангел понимал, что происходило в моей душе и обращался со мной, как с пятилетним ребенком. Говорил о книгах, о поп-музыке, о кумирах кино и эстрады, приносил настольные игры, вспоминал словесные забавы и даже рисовал на стенах теплые страны и портреты боливийских революционеров. Угощал восточными сладостями, халвой и финиками, и каждые три-четыре дня учил, как правильно готовить глинтвейн.

Впрочем, заботливое участие мало трогало. Ангела смешило буквально всё, словно школьника объевшегося смешинок Момуса (бог смеха). Я же наоборот оставался непоколебимо равнодушен к любым проявлениям жизни, словно старая уставшая бамбера (порноактирса).

– Всё по-прежнему? – спросил Ангел, являясь передо мной в коридоре.

В ответ я молча поджег еще одну бумажку и зевнул. Буковки на листке обиженно закривлялись и исчезли, обратившись в пепел.

– Cinis dolosus! Лукавый пепел! – еле сдерживая смех, глубокомысленно заявил Ангел.

Вообще, он был большой оригинал и люби при случае щегольнуть непонятными словечками.

Я вяло поджигал страницу за страницей рукописи, найденной в шкафу, с неразборчивым, подозрительно знакомым, почерком.

Вдоволь насмеявшись надо мной, Ангел готовил ужин, а я сметал золу, подтирая носками пол. Сказать по совести, мне нравилось мое положение. Место оказалось обособленным, затерянным от внешнего мира, но в то же время отделенной чисто условной границей, как камешек упавший на дно родника. Я жил анахоретом, думая, что замурован в келье, а заботится обо всем Ангел. Вот сейчас он выглянет с кухни и позовет ужинать.

– Эй, муни (монах), садись ужинать, – пригласил Ангел, указывая перстом на стол уставленный дымящимися кратерами тарелок и бокалов, – только прежде снимите, пожалуйста, то, чем вытирал пол и вымой затем руки.

Я пошел в ванную, забросил носки под раковину. Оттуда раздалось недовольное ворчание, которое могло принадлежать только носкам раздраженным своей судьбой. Ополаскивая лицо и руки, я разглядывал в зеркале печально-скучающую физиономию. Она оживала лишь от вечерней порции вина или бенга.

– Ау, ты где там? – весело позвал Ангел.

Я погрозил чуть ожившей физиономии и пошел в столовую. За спиной чихнули, обернувшись, я увидел, как отражение шмыгает розовым простывшим носом и виновато разводит руками, мол, извиняюсь за беспокойство. Я подмигнул ему и вышел.

Зимой дни сливаются в одни нескончаемые сумерки. Ангел весело наблюдал, как я сосредоточенно шевелю нижней челюстью, делаю большие глотки вина и заворожено гипнотизирую темно-синий квадрат окна. Хихикая, Ангел дул в мою сторону и спрашивал, вытягивая из меня односложные ответы:

– Как тебе ужин?

– Вкусно.

– А вино?

– Да.

– Что да?

– Хорошее.

– Тогда давай выпьем.

– Давай.

Мы выпили. Пожевали.

– Давай еще, – предложил Ангел.

– Давай.

Выпили еще. Пожевали.

– А тебе чего сейчас хочется больше всего? – спрашивал Ангел.

– Ничего.

– Неправда.

– Правда.

– А я знаю, чего тебе хочется.

– Зачем спрашиваешь?

– Так водится.

– И чего мне хочется?

– Чтобы я заткнулся и налил.

– Наливай.

За такими тривиальными беседами мы проводили не один ужин, тихо и плотно напиваясь. После ужина, прибрав на кухне, Ангел уходил. Выпив на дорогу ещё глоток вина и закурив сигарету, он по-братски похлопал меня по плечу, выбивая облако оранжевой пыли, и выскользывал сквозь дверь.

Я вставал у окна и, икая, наблюдал, как Ангел выходит из подъезда, машет рукой и на невидимом лифте поднимается наверх с бравой гайдуцкой песней, исчезая в хороводе снежинок. Оставалось только представлять, как он минует границы, посты и переправы туда, куда мне еще не выписали пропуск.

После ухода Ангела я ложился спать, даже не пытаясь почитать что-нибудь перед сном. Хотя Ангел постоянно подкидывал любопытные книжки, которые, как старые сундуки, доверху забиты драгоценностями мировых знаний. Здесь я охладел к мировым знаниям. Соки в моем древе познания подмерзли, а корни дремали в недетской апатии. Единственное, что хоть забавляло меня – бюро сновидений.

В одну из ночей я оказался в мрачном средневековом замке, в руках я держал корону из мирты и плюща, известных растений вакхических мистерий. Я вертел корону, пытаясь примерить, но она была то велика, то мала. В итоге от нее остались клочки бумаги, покрытые незнакомыми буквами. Только меня посетило желание склеить, как порыв сквозняка разнес их по всему огромному залу.

Я пересказал сон Ангелу, добавив от себя размышления и толкования.

T"es philosophe – c"est tres beu, – на чистом французском сказал Ангел. – А я принес тебе вино, гуапо (красавчик).

– Вы настоящий хавер (товарищ), – отвечал я, научившись у него некоторым словечкам.

За вином Ангел блистал мудростью, если я внимал достойно. Но чаще я ничего не хотел слушать и печально зевал.

– T"es melancolique – c"est tres beu, – говорил Ангел.

– Тьфу на вас, куропатка галльская, – как бы ерничал я.

– Не будь плаксой

– А ты не доставай меня.

– Я? Достаю? – неподдельно удивлялся Ангел.

– Ты.

– Боже упаси.