День Бахуса

– Ага, сейчас, сейчас, сынок, – засуетилась продавщица, выходя на полновесный контакт. – Дам, дам, сколько тебе, чего?

– Вермута мне, две бутылки.

– Сейчас, всё будет, родной.

– Спасибо, сестра, вы дарите мне новую жизнь, – со слезами благодарности я принял товар из её горячих рук и опять не удержался, блеснув сомнительным остроумием: – vitis laetatur tepore!

– Чего, чего?

– Виноград, говорю, любит тепло.

– Да, да. Тепло, тепло, – согласились продавщица. – А послезавтра, говорят, дождь будет и гроза.

– Ego nihil timeo! Я ничего не боюсь! – гордо сообщил я и удалился.

Полный светом воспоминаний о первой встрече с Альдонсой, я галопом поскакал, чувствуя, как разгорается во мне пламя восторга, им я подгонял гигикающего Росинанта.

Дверь отворилась, не успел я её коснуться.

Наряд и вид стоявшей на пороге Альдонсы Лоренсы опалил меня еще большим восторгом. Однажды спустившись от королев и фей, муз и нимф к барышне, спешащей утром на работу, Альдонса сохранила свое божественное воплощение, в котором угадывалось спасение от падения в бездну безжизненно дряхлеющих минут.

– Где я? – задыхаясь от восторга, спросил я. – Куда попал?

– В замке королевы Альдонсы. Скоро полночь. Я жду Вас.

– Что прикажете, ваше величество? Я ваш покорный слуга!

– Повелеваю, мыть руки и садиться ужинать.

– Не смею спорить, ваше величество. Иду. Бегу! Нет, лечу!

– Лети, лети, голубок

За ужином мы зажгли свечи и без умолку болтали, налегая на вино и жареную барабульку. Казалось, мы не виделись с той поры, как гунны разрушили родной Рим, не могли наговориться.

Я хоть и привыкший к своим преображениям, почувствовал небывалый прилив восторга и радужных эмоций. Я воплощался в Диониса. Вакховы рыси, lynces Bacchi, запряженные в мою колесницу, неслись что есть мочи, подгоняемые лозой моего восторга.

Мною говорились невообразимые вещи, кои, впрочем, весьма органично вписывались в моё настроение.

– Ho die instar vitae esse puto! – вопил я, томно поглядывая на Альдонсу Лоренсу, прикладывая руку к сердцу, и тут же объяснял значение сказанного: – Этот день ровняется для меня целой жизни! Именно так! Не иначе!

Я пускался в пляс, напевая старинный рецепт Гесиода, но почему-то с грузинским акцентом:

Рэжь и домой уноси виноградные гроздья,

Дэсать днэй и ночэй нэпрэрывно дэржи их на солнцэ,

Днэй на пяток послэ этого в тэнь положи.

На шэстой, лэй ужэ в бочки дары Диониса, нэсущего радость.

Произнося фразу «дары Диониса, несущего радость», я лихо присвистывал, приплясывал с притопом, хватал со стола бокал вина, выпивал залпом, держа его одним ртом, и пытался сделать сальто-мортале.

Мои выкрутасы не вызывали у Альдонсы Лоренсы беспокойств за состояние мой психики, а напротив лишь безудержное веселье. Она хохотала, хлопала в ладоши, подливая себе и мне вино.

В какой-то момент мне показалось, что Альдонса Лоренса бесплотна и состоит лишь из сгустков белого огня, вид которого и вызывает у меня приступы восторга.

– П-п-позвольте, сударыня, выпить с вами на брудершафт! – качаясь, выпалил я. – Позвольте!

– На колени! Рыцарь! На колени, мурзик! – последовал веселый ответ. – О такой любезности у дамы просят на коленях! На колени!

– Умоляю вас! На брудершафт! – с ревом бухнулся я на колени так, что весь дом тряхануло, даже показалось, что от удара он на пару метров вошел в землю.

Мое энергичное самоотверженное падение тронуло даму моего сердца, и она милостиво молвила:

– Так уж и быть, герой. Вставай. Давай, выпьем на брудершафт.

Альдонса Лоренса заботливо потрогала мое колено и спросила:

– Ты не ушибся, бэтмэн?

Мы выпили и троекратно расцеловались. С таким чувственным чмоканьем, что от наших губ в разные стороны полетели маленькие розовые сердечки, пронзенные малюсенькими золотистыми стрелами.

И тут меня понесло.

Я стеганул рысей виноградной лозой, скинул с себя тигровые шкуры и, выхватив из воздуха тиреус, замахал им, как саблей.

Тиреус! Что тут началось!

Сначала с потолка посыпались цветы, и громко зазвучала музыка. Из стен стали виться виноградные кудри, усыпанные сочными гроздьями. Над ними порхали стрекозы, бабочки и пчелы. Время от времени оттуда, из виноградных чащ, высовывались морды львов, леопардов, жирафов, обезьян и прочей дикой живности. И посмотрев на нас смеющимися глазами, они исчезали.

Бесплотные тела вакханок, укутанные в желтые тоги, пробегали сквозь нас. С воплями они иногда протаскивали испуганных корчившихся мужчин. Один из них, поймав мой взгляд, отчаянно прокричал:

– Я – Диктис! Я ни в чем не виноват! Не мучьте меня, дяденька!

Мне захотелось сказать ему что-нибудь приятное, подбодрить, но вместо этого из меня вырвался грозный человекотерзательный рык Диониса, сотрясший мои слабые легкие.

– Nocens precator, innocens irascitur! – проревел я в след моряку. – Виновный просит о снисхождении, не виновный возмущается!

Вакханки одобрительно взвизгнули и утащили несчастного прочь.