День да ночь

Тут же ударил второй взрыв. Сработал фугас Воробейчика, сидевшего по другую сторону дороги.

И стало тихо. Не то, чтобы по-настоящему тихо. Моторы по-прежнему гудели. Утих скрежет гусениц. И не громыхало ничего. Остановили они все-таки эту бесконечную бронированную махину, оснащенную пушками и пулеметами. Вдвоем. Сказать кому-нибудь, так не поверят.

- Теперь давай, - поднялся Афонин.

Он подождал, пока Бакурский установит пулемет, и выпустил ракету. Она еще шла вверх, оставляя за собой в ночном небе дымный светящийся след, а Афонин уже подхватил автомат, пригнулся и побежал по траншее занимать новую позицию.

* * *

Одно дело - слышать грохот моторов и скрежет гусениц за тридцать метров, другое - за полкилометра. Разница. У орудия Ракитина приближающиеся танки не производили угнетающего впечатления. Расчет привычно ждал пока машины подойдут на нужную дистанцию. Дело привычное. Афонин повесит ракету и можно будет открыть огонь. В темноте казалось, что танки еще бесконечно далеко.

Взрыв фугаса прозвучал неожиданно. За ним второй. Тут же в небо взлетела ракета, и еще одна с другой стороны дороги. Началось!

- Снаряд! - отдал команду Ракитин и прижался глазом к окуляру прицела.

- На! - Опарин послал снаряд в приемник, и замок с громким щелчком захлопнулся.

Обе ракеты почти одновременно рассыпались искрами, вспыхнули и повисли в небе. Степь накрыло призрачным красноватым светом. И сразу возникла цель. Но Ракитин увидел не отдельные танки, как он предполагал, как привык видеть в прошлых боях, а длинную темную массу, растянувшуюся по дороге. Фрицы не ожидали, что их встретят в этом месте. Взрывы заставили их остановиться. Они стояли скопом, почти вплотную, машина к машине. Скоро экипажи опомнятся, развернут танки в цепь... А пока бери их, какой хочешь, такой и бери...

Ракитин не стал стрелять в голову колонны. Головной должно быть подорвали фугасом. Он навел орудие ближе к середине темной массы и выстрелил. Со звоном вылетела гильза. Замок щелкнул, принял следующий снаряд. Ракитин выстрелил. Потом повел стволом орудия вдоль колонны и выпустил еще три снаряда. При этом освещении, да еще на таком расстоянии нельзя было определить, в какую машину он попал. Но промазать не мог. Чувствовал, что попал. И не раз. Опытный наводчик такое всегда чувствует. А сейчас некогда было приглядываться. Пока они стоят, пока не очухались, пока не поняли, откуда стреляют, надо бить.

- Снаряд!..

- На!

- Снаряд!..

- На!

Расчет работал быстро и зло. Не Ракитин бил по танкам, все они стреляли. Это была их общая работа.

И только лейтенант Хаустов маялся. Командовать ему было некем и нечем. Не нужен взводный, когда орудие работает на прямой наводке. В училище Хаустов неплохо стрелял. И сейчас ему хотелось встать к прицелу. Но Ракитин вел огонь. В бою отрывать наводчика от прицела нельзя. А что лейтенант мог сделать еще? Не станет же командир батареи подавать снаряды. Да и нет в этом нужды, солдаты успевают. Просто наблюдать за ходом боя, наблюдать и думать о том, что делать дальше, Хаустов еще не умел.

* * *

Когда в небе вспыхнуло маленькое неяркое солнце, Бакурский увидел почти всю колонну: хорошо освещенные передние танки, центр, с расплывчатыми в неярком свете очертаниями и длинный, уходящий в темноту хвост. На танках, кроме переднего, который, видно, подорвался на фугасе, густо сидели десантники. Бакурский и отвел душу. Выбрал третью от головы колонны машину и выпустил по сидевшим на ней десантникам бесконечно длинную очередь. Держал палец на спусковом крючке, пока на броне не осталось ни одного фрица.

Давно Бакурскому не было так хорошо, так легко. Одно дело снаряды подавать, другое - вот так, из пулемета. Он аккуратно прицелился и ударил по следующему танку, десантники на котором еще не сообразили, что происходит. Кто успел, посыпался вниз. Кто не успел, остался на броне.

Автоматчики, как тараканы, расползлись по полю. Вжались в землю, пытались сообразить в чем дело? Кто их крошит? Откуда?

Бакурский бил на выбор, поштучно, короткими очередями.

Фрицы постепенно опомнились, разобрались. Кто-то там принял на себя командование. Рассыпавшиеся в беспорядке фигурки растянулись в цепь. Одни поползли в его сторону, другие прикрывали их огнем.

Бакурский выбирал самых ретивых. Укладывал. Рядом с ним, на бруствере окопа, взрыли землю первые очереди из автоматов. Пули с коротким присвистом пролетали и рядом, и над головой. Бакурский не обращал на них внимания. Знал, что его убьют сегодня. Так не все ли равно - сейчас или несколько позже. Во всех его бедах были виноваты фашисты, и он сейчас, испытывая радость, что может, наконец, посчитаться с ними: за гибель экипажа, за свое обожженное лицо, за исстрадавшуюся душу и за то, что сегодня они его убьют.

Фрицы все ближе. Он один, а их много. Вот и хорошо, есть в кого стрелять... Бакурский бил короткими очередями. Очень короткими, чтобы экономить патроны. Не забывал, что у него всего два диска. Фрицы еще ближе... Хорошо. Пусть подходят. Надо подпустить вплотную... Встать и ударить в упор... Вот это будет праздник...