День Дьявола

Арнклифф вел записи. Все его дневники хранились в Браунли Холле – десяток зеленых кожаных тетрадок размером с колоду карт, которые легко можно было спрятать от непогоды в складках одежды. С дотошностью судебного эксперта он описывал дома и достопримечательности деревень и хуторов, через которые проходил, иллюстрируя свои записи рисунками родников и старых деревьев, птиц, ручьев, полевых цветов и облаков. И всегда он шел в западном направлении, подчиняясь желанию дойти в конце концов до края земли.

В те дни Брайардейльская долина находилась на самом краю Западного райдинга[22]. Когда я был маленьким, она еще входила в состав Йоркшира. А ланкаширцами мы стали в семидесятых годах, когда джентльмены в прокуренных кабинетах взяли ножницы и перекроили карту Англии.

– В душе мы все равно остаемся йоркширцами, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Брошенными на произвол судьбы йоркширцами.

Йоркширцами, точно. Старая граница проходила по долине, но никто толком не знал где именно. Через Салломский лес? В Андерклаф? Вдоль просеки? Не исключено, что именно границу искал Натаниэл Арнклифф в тот день, когда он заблудился в пустошах над Эндландс.

Безоблачное сентябрьское небо внезапно потемнело, как это часто бывает в здешних местах, и дождь обрушился на землю с такой яростью, что он бросился искать укрытие. Битый час, рассказывал Арнклифф, он шел и молился, пока не услышал блеянье овец, и тогда понял, что наконец добрался до пастбища.

Несколько овец с ягнятами сбились в кучу рядом с руинами стены, остальное стадо бессмысленно таращилось с заросших падубом берегов пруда. Мощный поток низвергался в ущелье, и Арнклифф двинулся вдоль ручья, каждую секунду опасаясь наступить на шатающийся камень и, мучимый страхом, разделить судьбу виденного им несчастного животного, свалившегося в пропасть с крутой, покрытой травой террасы.

Так, продвигаясь осторожными шагами, он через какое-то время спустился в самый низ долины и побрел через болото, держа путь в сторону фермы, которая то появлялась, то скрывалась за плывущими облаками. Семейство пастуха приняло его так, как и мог ожидать чужак, спустившийся с пустошей, но он был рад и куску хлеба с яблоком. Он переждал бурю в сарае с сеном, а когда снова выглянуло солнце и в лесу запели птицы, он убедился, что Бог хотел, чтобы он увидел эти дикие места, и что Он благословит того, кто привлечет сюда людей работать.

Когда Арнклифф написал Эдгару Деннингу письмо с просьбой сдать ему в аренду часть долины для постройки сукновальни, виноторговец счел его предложение одновременно забавным и странным. Он недоумевал по поводу того, что кому-то понадобилось устраивать производство в таком месте, но он был не прочь забрать у глупца его денежки. Однако Арнклифф знал, что фабричное колесобудет вращаться здесь круглый год, даже летом. Он сам только что убедился в этом, когда выбирался из пустошей, а теперь стоял август. Река Брайар стремительно несла мощные потоки, устремляясь по долине все дальше сквозь лесную чащу, и примерно через милю подходила к церквушке у заросшего густыми папоротниками хутора. Фермеры называли его Андерклаф. Здесь берега сходились совсем близко, так что поток воды ускорял свой бег. Любому было понятно, что воду, с такой силой несущуюся по узкому руслу, можно направить сквозь колесо, вал и шестеренки, и фабрика будет работать без остановки. Да и торговля тоже пойдет бойко на этой стороне Пеннин. Готовую ткань легко можно привезти в Престон, Ливерпуль или Манчестер, но и поближе, в пределах полдня езды, найдется десяток торговых городов, где можно сбыть товар.

Арнклифф построил Сайк Хаус для себя, жены и детей и девять домов для своих рабочих, которых он вывез из обнищавших во время войны с Францией деревень Западного Райдинга. Опытные ткачи, мужчины и женщины, голодали, потому что у них не было ни хлеба, ни работы. В Лидсе и Хаддерсфилде участились бунты, и Арнклифф понимал, хотя и не оправдывал, этих вооруженных луддитов, громящих машины, потому что те лишили работы их умелые руки и гибкие пальцы. Хорошая ткань, говорил Арнклифф, должна пройти через руки человека от начала и до конца: от стригущего овец пастуха до торговца, пропускающего сукно между пальцами.

Он поклялся, что на его фабрике не будет никаких механизмов, кроме приводимых в действие водой сукновальных пестов. Все остальные производственные операции должны будут осуществляться человеческими мускулами.

У женщин были исколоты пальцы, а ладони потрескались и кровоточили от ледяной воды, но ни одна из них не жаловалась. Валяльщики, нанятые обрезать ворс, морщились от боли и втирали мазь в суставы, но все неизменно гордились своими руками, изуродованными тяжелыми ножницами в течение многих лет работы. Искривленная кисть валяльщика напоминала копыто. Такая деформация, указывал Арнклифф, считалась среди них признаком исключительной красоты, так же, как в Китае считаются красивыми изуродованные бинтами ножки куртизанок.