День Дьявола

Он переключил скорости и, затормозив, с лязганьем переехал через заградительную решетку[35]у опушки Салломского леса. Деревья гнулись под напором ветра, и даже вой мотора, раздавшийся, когда Билл снова нажал на газ, не заглушил мощного гула, похожего на неумолчный прибой. Листва громко шумела под порывами налетевшего шквала, солнце то выглядывало, то снова пряталось, в воздухе пахло дождем. Близился конец года. Мне очень не хотелось оставлять Отца один на один с грядущей зимой. Уезжать после Загона, зная, как ухудшится погода, всегда было нелегко, но в этом году мне это было особенно трудно. Народ в Эндландс, конечно, привык к дождю и граду, и, как бы там ни было, жизнь продолжалась, но бывали дни, когда находиться вне дома было просто невозможно. В эти дни тучи нависали так низко над долиной, что остальные фермы исчезали из виду, а дом казался пустым. И тогда являлись призраки. Нет, всегда лучше, когда разговаривают. Лучше слышать плач младенца, чем вообще ничего.

Осталась позади церковь – как странно думать, что Старик лежит там под беснующимися лиственницами, – и Билл свернул на мост и доехал до конца Нью Роу. Машина Штурзакера была припаркована прямо на тротуаре: помятый кузов, лысые шины, заднее стекло заклеено скотчем, дверь водителя другого цвета, чем все остальное.

– Отлично, – сказал Билл. – Он дома. Говорить с ним буду я, согласны?

Мы вслед за ним перешли дорогу, и Отец неохотно нажал кнопку звонка. Окна в доме запотели, и занавески покрылись серыми пятнышками плесени. Сырость разъедала деревянные подоконники, в трещинах ступенек крыльца пророс чертополох. На Нью Роу все дома были такие. Когда их только построили, они, наверно, казались дворцами фабричным рабочим, но в наши дни было бы лучше попросту снести их до основания.

Даже рано утром дом Штурзакера гудел из-за бесконечных перебранок. Лаяли собаки, хрипло визжало включенное на полную мощность радио. Шум никого не беспокоил – соседи, мистер и миссис Ирби, были глухими.

Отец снова позвонил. В ближайшем окне поднялась тюлевая занавеска, и мы увидели Карен, младшую из отпрысков Сэма и Шерил. Она широко улыбалась и, прижавшись лицом к стеклу, зашевелила похожими на слизней губами.

– Господи Иисусе, – пробормотал Билл, – этих Штурзакеров давно пора кастрировать.

Из глубины дома донесся крик, и девочку оттащила от окна Джеки. Она слабо улыбнулась, натягивая распахнувшийся на груди халат, и позвала мужа.

Дверь открылась, и в щелке, насколько позволяла длина цепочки, появилась физиономия Штурзакера.

– Чего надо? – процедил он, стараясь удержать коленом бультерьеров, чтобы собаки не выскочили на улицу.

– На пару слов, Кен, – позвал Билл.

– О чем это? – спросил Штурзакер, глядя на нашу троицу.

– О том, что у нас тут в кузове лежит, – сказал Билл.

Штурзакер взглянул поверх наших голов на Биллов «Дайхатсу».

– И что бы это могло быть? – поинтересовался он.

– Выходи и увидишь сам, – сказал Билл.

Штурзакер перевел глаза на Отца.

– Твою мать, Том, – сказал он. – Полшестого утра.

– Выйди и посмотри, – ответил Отец, – и мы оставим тебя в покое.

Дверь закрылась, цепочка соскользнула вниз, и появился Штурзакер в шлепанцах и плаще.

Билл открыл кузов и снял с собаки брезент.

– Ну и что? – спросил Штурзакер.

– То есть как это «что»? – рявкнул Билл. – Поди ты к черту со своим «что». Это твои собаки натворили, скажешь, нет?

– Том, о чем это он толкует? – обратился Штурзакер к Отцу.

– Оставь его в покое, – сказал Билл. – Ты слушай меня. Тут я говорю.

– И то верно, что-то ты там болтаешь, Билл, ага, – протянул Штурзакер.

К двери подошла Джеки и сквозь зубы прошипела:

– Пусть зайдут в дом, Кен. – Она выругалась. – Вся улица будет знать.

Придерживая халат одной рукой и отгоняя собаку другой, она открыла дверь, и мы вошли.

– Вы насчет пожара? – спросила она. – Кен уже говорил, что это не наш Винни сделал. Да, Кен?

– Я пытался, – ответил Штурзакер.

Унюхав исходивший от нас запах фермы, черная собачонка в коридоре сделала стойку и залаяла. Остальные немедленно появились у ступенек лестницы наверху.

– Забери эту чертову дрянь в гостиную, Кен, – сказала Джеки.

Штурзакер поднял на нее глаза и уволок терьера.

Джеки работала в «Пастушьем посохе» с тех пор, как в городе закрылась парикмахерская. Старички ее обожали. Взгромоздившись на высокие табуретки в баре, они запускали глаза в вырез роскошной блузки Джеки и лицезрели ее прелести. Она была среди тех, кого слухи много лет связывали со Стариком.

«Где же это они? За пивными бочонками вечерком на заднем дворе, нет? Или в погребе, когда меняли бочки?»

Никто не заметил, а я никому не сказал, что во время похорон я видел, как она проскользнула в церковь и стояла позади всех во время чтения второго стиха «Пребудь со мной» и незаметно вышла до окончания проповеди.