День Дьявола

47-й, 63-й, 75-й, 81-й, 82-й. Некоторые годы запомнились, потому что во время Загонов что-то потерялось или было повреждено. Достаточно взглянуть на карту – там можно найти все свидетельства происшедшего.

– И все же, – не унимался Билл, – думаю, нам не стоит тянуть кота за хвост.

– А что, с нами такое бывало? – поинтересовался Отец.

– Я просто говорю, – сказал Билл.

– Кэт нас не задержит, – сказал я. – Если ты ее имеешь в виду.

– Я знаю, что она не хочет задерживать нас, – сказал Билл, – но если работа непривычна…

– Ну, так дай ей какую-нибудь работу, – сказал я.

– Встань-ка сюда, – сказал Отец, взглянув мимо Кэт на Стену. – Следи, чтобы ни одна из овец здесь не пролезла.

Кэт, раскинув руки, как канатоходец, пробралась через вереск к широкому провалу между стенкой Джима и очередной грудой камней.

– Лучше бы она осталась на тропе, – высказался Билл.

– С ней все будет в порядке, – возразил я. – Ей нужно понять, что делать.

Билл взглянул на приближающиеся тучи и пошел вслед за Отцом и собаками.

Овцы разбрелись по всему пастбищу. Низкое солнце удлинило их тени, а когда они блеяли, из пасти у них вырывались облачка белого пара. Они щипали жесткую от инея траву и сухие стебельки вереска. Пустошь кормила их, сколько могла, но теперь наступила пора спускаться вниз. Большая часть маток отправится в овчарню на спаривание, но четырежды стриженные – старушки со стертыми зубами – пойдут на продажу. Здесь, на холмах, им уже не придется производить потомство, но фермеры с равнин, где больше места и мягче трава, могут продержать их еще пару сезонов. Родившихся весной барашков – сейчас уже крепких, с мощным крупом – отправят на бойню. А ярочек оставят еще на год – подрасти. Для спаривания нужно, чтобы у них созрела утроба.

Много лет подряд Загон проводили по одной и той же схеме: овец сгоняли к Стене – тем самым десяти ярдам, что заново отстроил Джим у подножия Седла Пострельщика, – и с боков приставляли по собаке. Таким образом, когда Мушкет и Муха перемещались вперед, овцы предположительно могли идти только одним путем. Трудность состояла в том, чтобы, во-первых, отгонять их от всех трещин и ям, а во-вторых, не дать им так напугаться, что они, не соображая, что весят-то немало, бросятся через проломы в стене на старую куропаточью пустошь.

Муха поначалу проявляла чрезмерное рвение, и Отцу пришлось прикрикнуть на нее, чтобы поумерить ее неистовство и заставить идти волчьей поступью, иначе овцы разбегутся еще до того, как мы начнем спускаться.

Мушкет, старший из них, превыше всего ставил послушание и поэтому реагировал на свистки и оклики, едва они раздавались. Он устремился наверх, к Седлу Пострельщика, петляя между кочками вереска, и погнал пасущихся там овец на равнину. Пока они ковыляли вниз (овцы всегда кажутся хромыми, когда торопятся), Мушкет отклонялся от курса, чтобы проверить, не попали ли в скрытые канавки и торфяные ямки матки с ягнятами, появившимися на свет одновременно с куропатками.

Остальные кормились у травяного перешейка, соединяющего два моховых болота. Отец послал меня в самый его конец с задачей согнать овец к Стене. Мушкета и Муху отправили на края болот, чтобы овцы не посмели даже и думать о том, чтобы рвануть в сторону и оказаться в болоте, так что их потом придется спасать. За все прошлые годы мы теряли овец именно таким образом: их затягивало в тину до того, как мы успевали пробежать пятьдесят ярдов, отделявших нас от них.

Мушкет держался рядом со мной, как велел ему Отец, но Муха слишком торопилась и убегала вперед. Слыша ее лай, передние овцы поворачивались и натыкались на тех, что были позади них. Отец резко свистнул, потом крикнул, и Муха умерила пыл, с угрюмым видом позволяя овцам под взмах моего посоха снова двинуться вперед.

Некоторые из них – отщепенки или бестолочи – попытались проскочить мимо меня, но я быстро переместился и, выставив посох горизонтально, как планку изгороди, заставил их вернуться в строй. С безумным видом они неуклюже развернулись и влились в стадо, гулко стуча копытцами по мерзлой земле.

Хотя теперь у нас не так много овец, загонять их – дело непростое.

Мы проработали примерно полчаса, отгоняя их от каждой ямы и удерживая рядом со Стеной. Кэт хлопала в ладоши, если овцы подходили слишком близко, но вообще ее присутствия было достаточно, чтобы заставить их развернуться и втиснуться между другими шерстистыми горбиками.

Пока собаки сдерживали сбившихся в одну кучу овец, Отец занялся подсчетом голов. Билл сделал то же самое. Потом пересчитали повторно, и наконец я посчитал их в третий раз.

– У меня получилась шестьдесят одна овца, – сказал Отец.

– То же самое и у меня, – отозвался Билл. – Джон, у тебя?

– Шестьдесят одна, – сказал я.

– То есть не все, – заключил Билл.

– Далеко не все, – подтвердил Отец.

Семьдесят овец – маток и ягнят – весной направили на верхнее пастбище. Цифры занесли в учетный журнал с крапчатой обложкой. Старик вел ее годами, и ею же я пользуюсь теперь сам. Отец влез на кучу камней, бывших в прошлом Стеной, и обвел взглядом куропаточью пустошь.