День и час

В выходные брал Хамида с собою в город. Сходить в кино, просто побродить по улицам, поглазеть на женское население Энска — для солдата и это развлечение. Правда, ты, когда перепадала увольнительная, каждый раз старался завернуть еще и в районную библиотеку. Деревянный старый дом. На второй этаж ведет крутая иссохшаяся лестница. Вдобавок ко всему еще и плохо освещена. Идешь, осторожно нащупывая сапогом каждую играющую под тобой ступеньку, а поднявшись, открываешь дверь и из полумрака, жмурясь, ступаешь прямо в царство света. Дом, в котором располагается библиотека, поставлен до революции купцом; купец, видно, был просвещенный и к тому же многодетный, имевший сразу нескольких дочек на выданье: на втором этаже устроил танцевальную залу. Зала имела не менее дюжины окон. Окна небольшие и такие частые, что напоминают ячейки в сотах. И так же, как соты медом, они всклень залиты ярким зимним солнцем. Да где там всклень — с верхом, с перебором. Преодолев силу поверхностного натяжения, солнечный свет, тоже точно так, как мед, медленно, тягуче изливался через край. На деревянный крашеный пол, на столы, на книги, на людей, сидящих в читальном зале. Да, танцевальная зала стала читальной; просвещение шагнуло еще дальше. Правда, что касается людей, то их в читальном зале всего мало, раз-два и обчелся. Райцентр — кому тут ходить в читалку. Тихо, тепло даже в лютую стужу, пахнет домом. Воздух в зале хорошо прогрет, в нем чувствуется присутствие дымка, чуточной капли угара, которая только усиливает ощущение уюта и которую ты сразу же вспомнил, как только впервые переступил порог залы. Так в детстве зимой пахло в хате от печки, которую топили сперва кураем и соломой, а после переложили под уголь. Ты, может, и ходил сюда — глотнуть того далекого воздуха. Листал свежие номера газет, журналов, обкладывался стопками книг… «Композиторы», даже занятые на землеройных работах, из всех занятий, как известно, больше всего предпочитают книгочейство.

Копанье в книгах и журналах в залитой солнцем зале старинного деревянного дома с печкой, тепло и уютно дышавшей через стенку тебе прямо в спину и распространяющей в воздухе горьковатый привкус дыма, дома… Читальный зал обслуживали две молоденькие библиотекарши, студентки-заочницы Института культуры в Ленинграде. Они бесшумно передвигались по комнате, переставляли книги на стеллажах, выдавали литературу, негромко переговаривались. И если печка привносила в здешнюю атмосферу горчащий привкус дыма, угара, то они, напротив, ионизировали ее, добавляли озона: слабые, осторожные разряды мерцали, как пылинки в потоке света, то здесь, то там.

Хамид вместе с тобой побывал несколько раз в районной библиотеке — через полгода ты плясал на его свадьбе в доме у одной из юных библиотекарш.

Правда, своим родителям о свадьбе Хамил не сообщал: боялся. «Лучше сразу приеду с женой — не выгонят же», — говорил.

А по глазам видно: не ровен час — могут и выгнать…

Где они сейчас, Хамид и его юная библиотекарша?

…Вот когда вы с Муртагиным проговорили в политотделе едва ли не всю ночь!

Ты сидел, Муртагин опять косо ходил по кабинету перед тобой. Разговаривал негромко — то сам с собою, то с тобой. Больно мял свои онемевшие, будто с мороза, нездоровые пальцы. Корил себя: когда же он упустил эту опасную тенденцию? У нас ведь сейчас могут появиться не только отделения, взводы из солдат практически одной национальности, но и целые роты. Когда же мы проспали?..

И роты — могут. Ты сразу вспомнил свою собственную строительную часть. Там не говорили «пятая рота». Там говорили: «Кавказ» И не говорили «вторая» — «Карпаты». И на твоих глазах, вспомнил ты, назревала стычка между ними. Из-за пустяка. Что-то когда-то не поделили на танцах — в этом-то девичьем царстве! «Наших бьют!» Тебе, тогдашнему секретарю комитета комсомола части, в ту ночь тоже не пришлось уснуть: вместе с комбатом Каретниковым разводили две петушиные стаи по исходным позициям. По казармам. Комбат не стал вызывать комендатуру и наутро вершил суд самолично: немало народу тогда прямо с утреннего развода направились на гауптвахту. На месяц для всей части отменили увольнительные. Тем, считалось, конфликт и был исчерпан.

А был ли?

О многом говорили с Муртагиным. Говорили. Молчали. Думали.

Только работая вместе, бок о бок, молодые люди  р а з н ы х  национальностей могут проникнуться друг к другу действительным человеческим теплом. Во всяком случае, в большей степени, чем сидя рядом на политзанятиях.

Братство не может быть организованным. Раз и навсегда данным. Тут единица измерения — единица. И как любое человеческое чувство, оно каждый раз зарождается (или не зарождается) в каждой конкретной душе. И каждый раз проходит (или не проходит) все фазы развития любого человеческого чувства, тем более такого тонкого, как любовь, — а что есть братство, как не разновидность любви?

Совпадение, но примерно такие же разговоры вы вели после и с Хамидом — в энской районной библиотеке. И тоже вполголоса, хотя чаще всего бывали тут одни — чтоб не спугнуть эту солнечную тишину.