День и час

Потом с требованием станции поехал в «Трансагентство». Все здание здесь было поражено очередями. Они пронизывали его, извивались, ветвились, клубились. Прямо корневая система. Только не та, что в земле, а та, что вспыхивает в грозу на небе, в облаках, — так они все были наэлектризованы. Тронь любую — нокаут. «Оказание первой помощи пораженному электрическим током…» Но Сергей, как и учили его на станции, тем не менее протиснулся к самому окошечку, как к амбразуре, и, не обращая внимания на чувствительные токи, возмущенные толчки под ребра, громко сказал:

— Станция санитарной авиации просит три места на Минеральные Воды, — и протянул в окошко бумаги.

Толчки прекратились. В очереди на мгновение воцарилось затишье: дыхание беды коснулось и ее.

Потом еще надо было договариваться на городской станции «Скорой помощи» о карете до аэродрома. Отъезд пришелся на субботу, и на станции санитарной авиации своей машины в этот день не было.

Договорился.

Они снесли тещу на одеяле вниз, во двор, уложили на носилки, установленные в машине на тоненьких рельсах, вкатили их по этим рельсам внутрь и закрепили, застопорили. Сколько раз за это время он вносил и выносил ее из дома! Тогда еще казалось, надеялось: на несколько дней, ну, на несколько месяцев. В больницу. Из больницы. В больницу скорой помощи — когда она у жены упала с кушетки и рассекла ухо и заушную полость. По звонку старшего сына он тогда прилетел домой и увидел в «малышовке», которая теперь была полностью отдана теще, такую картину. Теща, поверженная, по-детски всхлипывающая, на полу, голова у нее в крови. Седые волосы, перемазанные кровью… Над нею, на коленях, со смоченным водой полотенцем в руках, дочь — жена. Она уже и кровь не вытирает, а просто уткнулась головой в материно лицо и рыдает. В голос, как по умершей. И дети его стоят вокруг, над матерью, и тоже плачут. Громче, пронзительнее всех — Маша. Размазывая слезы кулачками по щекам. У старшего слезы злые, горячие. Не смог он, мужчина, помочь матери: видно, они вчетвером пытались перенести тещу на кушетку и не справились. Измучились, выбились из сил — у сына и сейчас еще слезы текли вперемешку с капельками пота. Как ни напуган был Сергей, а все равно где-то в подсознании отметилось, грустно обозначилось: дети его непривычно запущенные, необихоженные. Даже Маша, всегда праздничная, выглаженная, вылизанная, как кошечка, и та стояла в замызганном платьишке и в спустившихся на сандалии гольфах. Печать беды, неблагополучия лежала и на них. Жена хоть и ушла с работы, а все равно ее на всех не хватает. На беду и на них: детей, мужа — всех остальных. Всех остальных, включая, пожалуй, и самое себя. Она, которой никогда не давали ее возраста, за несколько месяцев догнала свои годы и уже, кажется, их опережает…

Сергей поднял тещу, вызвал «скорую». Вынес ее с санитарами, отвез в Первую градскую больницу. Потом возил в институт, а через три месяца из института. И вот теперь — на аэродром. Первое время он и носить ее не умел. Волок то с друзьями, когда в составе «скорой» были только женщины, то с санитарами на носилках, носилки не проходили в узких, без конца переламывающихся коридорах, не вмещались в лифтах. А теща у него действительно тяжелая, крупная, к тому же парализованный, неуклюжий, нередко не понимающий, чего от него хотят, человек кажется тяжелее собственного веса. Первый раз, помнится, они ее чуть не уронили. А затем Сергей наловчился, приспособился, и уже не санитары командовали им, а он командовал санитарами. Укладывал тещу в плотное, крепкое шерстяное одеяло, сам брался за два его конца впереди, у изголовья, напарник хватался с другой стороны. Так, вдвоем, доносили до лифта, а там и до машины.

Сергей ревностно следил, чтобы и из квартиры, и из дома ее выносили головой вперед.

Жена располагала ее на одеяле, теща, сразу уменьшившаяся, с жалобно подогнутыми коленями, вопрошающе взглядывала на него из этой своей старческой колыбели: «Куда?»

— Потерпи, потерпи немножечко, — говорил в ответ на ее немой вопрос Сергей, стараясь нести как можно ровнее.

…Она лежала на носилках в «скорой», Сергей с женой сидели с двух сторон у ее изголовья. Жена гладила ее выпростанные руки и все говорила, говорила. Об их родном городке, в котором та не была почти год, о ее доме и огороде, которые ждут ее забот, о своих сестре и брате — брат живет в одном доме с нею, — ее, тещиных, детях, которые так ждут ее домой и так рады будут ее возвращению. Говорила вполголоса, ласково, увещевательно, как малому ребенку. Теща смотрела на нее — правый глаз у нее тоже стал понемногу открываться — покойно, грустно, рассеянно и внимала ей так же кротко, как дети внемлют шепчущим что-то на ухо матерям. И только когда поворачивалась на какое-то короткое время к Сергею, в глазах ее опять возникал, всплывал из бездны, выворачивая за собой непроглядную темень, все тот же тревожный вопрос: «Куда?»

Сергей молчал.

А может, ему только чудился этот вопрос?