День и ночь, 2011 № 03 (83)

Тихая моя — ты,
Грустная моя — я.
Праздники и цветы —
Девочка сентября.
Осень спалит нас —
Господи, твоих рук!
Господи, твоих глаз!
Господи, твоих…

Ульяна Лазаревская Сострадательный залог О новой книге Валерия Скобло

Голос моего современника… (Читаю книгу Валерия Скобло «Записки вашего современника». [78] и слушаю Леонкавалло. «Паяцы». Ария Канио. Очень созвучно.)

Современники и соотечественники, мы инстинктивно тянемся друг к другу. И нет другой речи, кроме поэзии, которая вернула бы нам… ну, хотя бы переживание общего горя. Стихи Валерия Скобло — речь ищущего сострадания и дающего сострадание. Камертон, настроенный по операм Верди. Только это — не Калабрия. Это Питер. Россия. Наша история — живая, как собственное трудное дыхание. Тяжело, тяжело дышать. И какое облегчение — почувствовать горячие сильные пальцы, братски сжавшие твою слабую, влажную от непомерного усилия ладошку. Такова эта книжка…

Мы так долго жили мирно,
Что забыли запах крови,
Сладковатый запах смерти…
Он совсем почти зачах.
Я-то помню: было дело,
Вволю, сладко повалялся,
На казённых, на больничных
Серых, мятых простынях.

…Он уже окреп, отъелся
Разжирел на мертвечине,
Ходит где-то за рекою
И высматривает мост…
Может быть, всего и надо:
Увидать врага в прицеле,
Автомат на землю бросить
И подняться в полный рост.

Запах смерти… Неужели поддадимся, бросим оружие? Неужели, в безоружных, в нас будут стрелять? Будут. Проверено. И — вместе с лирическим героем Валерия Скобло — обливается душа слезами и тянется к ближнему — свой? Чужой?

ДиН пародия Евгений Минин [81] Поэты — будьте бдительны!

Малявы для смотрящего

Предисловие Юрия Беликова

Привезли однажды ко мне в Пермь на перекладных Орден Велимира «Крест поэта». Не от властей — они, слава Богу, до этого додуматься не могут, а от поэтов древнерусского города Великие Луки. Я, как ныне выражаются, никакой промы (то бишь промыва мозгов) из этого не делал — сообщил двум-трём друзьям и только. Похожий на старообрядца сибирский классик Сергей Кузнечихин проворчал из Красноярска в телефонную трубку строчками Михаила Кульчицкого: «Не до ордена. Была бы Родина с ежедневными Бородино». Я с Кульчицким и Кузнечихиным спорить не стал. Оба — на «ку».

И вдруг приходит в Пермь из Иерусалима письмо. И не просто из Иерусалима, а от имени Иерусалимского отделения Союза писателей Израиля. Мол, «поздравляю Вас с заслуженной наградой — орденом Хлебникова. Поднимаю бокал с шампанским и возгласом «Лехаим!» за вас, Юрий Беликов…» И подпись — Евгений Минин, председатель.

На всякий случай я позвонил известному академику критических наук, псковичу, а по совместительству — переводчику с русского на иврит и обратно, Валентину Курбатову и спросил, что означает «Лехаим!»? «За жизнь!» — ответил Курбатов. «Узнаю тебя, жизнь, принимаю…», — присоединился к Курбатову Блок. Ладно.

Я тоже узнал, что Евгений Минин, до того как стать председателем, жил на Псковщине и в Белоруссии, даже был начальником цеха на Витебском заводе часовых изделий. А потом уж выпустил две поэтических книги, начал печататься в израильских, европейских, американских и российских журналах, издавать альманах «Иерусалимские голоса».

Приходит новое письмо. Минин сообщал, что готовится к изданию его книга «Сто пародий и кое-что ещё» (ныне она уже подоспела к читателю) на весь высший свет российской поэзии. И не только российской. И далее: мол, «хотелось бы видеть в том числе и вас. Не против ли вы???» Каков, оказывается Козьма! Интересно: он что, у «всего высшего света» разрешения спрашивал: «Не против ли???» Или — только у меня, у пермяка? Я-то ведь никогда не причислял себя «к высшему свету», а посему это предложение меня весьма позабавило, и ваш покорный слуга взорвался экспромтом: