День, когда мы были счастливы

– А остальные будут как… как я? – спросила она, на самом деле задаваясь вопросом, захочет ли вообще кто-нибудь из девочек в этом месте, о котором говорила мама, дружить с ней. Они католички, сказала Мила и объяснила, что там Фелиция тоже будет католичкой. Конечно, другие девочки захотят с ней дружить.

– Просто делай, что скажут монахини, любимая, и обещаю, что они будут хорошо о тебе заботиться.

В первый день в монастыре рыжие волосы Фелиции перекрасили в светлый. Она больше не Фелиция Кайлер – она Барбара Чедранска. Ее научили креститься и причащаться. Она провела в монастыре неделю, когда одна из монахинь заметила, как Фелиция произносит свои молитвы, и потащила ее в кабинет матери-настоятельницы, чтобы потребовать объяснений насчет ее происхождения. Фелиция удивилась, услышав уверенность в голосе матери-настоятельницы, когда та отрезала:

– Я давно знаю семью этой девочки. Мы относимся к ней так же, как к остальным.

На самом деле, к отощавшей Фелиции относятся немного лучше, чем к остальным. Мать-настоятельница частенько сует ей кусочек пирога, когда другие не видят, позволяет несколько лишних минут в день побыть на солнышке и внимательно следит в свободное время, вмешиваясь, если старшие девочки, которые назначили худенькую новенькую заморышем, бросают оскорбления или палки.

Низко надвинув шерстяную шапку на лоб, Мила идет вдоль деревянного забора монастырского сада, пытаясь разглядеть лица играющих внутри детей. Ей разрешен один визит в неделю, но сегодня она приехала без предупреждения. Это выше ее сил. Ей тяжело дается разлука с дочерью. Она осматривает сад, стараясь разгадать, кто из закутанных малышей – Фелиция. В темных зимних пальто и шапках дети похожи друг на друга. Они бегают и кричат, их дыхание быстро тающими облачками срывается с розовых губ. Мила улыбается. Что-то в их смехе на мгновение наполняет ее надеждой. Наконец она замечает девочку тоньше остальных, которая, замерев, смотрит в ее сторону.

Мила неспешно подходит к забору, подавляя порыв помахать рукой, перепрыгнуть деревянные перекладины, подхватить дочку на руки и увезти обратно в Варшаву. Фелиция тоже подходит к забору, склонив голову набок и удивляясь, почему мама приехала. Она внимательно считает дни и понимает, что для следующего еженедельного визита слишком рано. Мила улыбается и ласково кивает. «Нет причин волноваться», – говорят ее глаза.

Фелиция тоже кивает в знак того, что поняла. На расстоянии броска камня от мамы она останавливается возле скамейки, ставит на нее ногу и наклоняется, как будто завязывая шнурок. Шапка падает с опущенной головы, и осветленные волосы рассыпаются, обрамляя ее маленькое веснушчатое личико. Она смотрит на маму из-под ноги и, зная, что никто не увидит, машет ей рукой.

«Я люблю тебя», – произносит одними губами Мила и посылает ей воздушный поцелуй.

Фелиция улыбается и возвращает поцелуй. «Я тоже тебя люблю».

Мила смотрит, борясь со слезами, как Фелиция встает, поправляет шапку и бежит обратно к остальным детям.

Глава 43 Генек

Тель-Авив, Палестина

февраль 1943 года

У Генека снова болит живот. Когда это происходит – каждые тридцать минут или около того в самом худшем случае, – он, скривившись, сгибается пополам.

– На что это похоже? – спросила Херта, когда боли впервые начались прошлой зимой.

– Как будто кто-то наматывает мои кишки на вилы.

Херта умоляла его показаться врачу, но Генек отказывался. Он считал, что его пищеварительной системе просто нужно время привыкнуть к нормальной еде.

– Все будет хорошо, – настаивал он.

К тому же, в Тегеране полно людей, которым было гораздо хуже, и казалось несправедливым тратить драгоценное время и ресурсы медиков.

Но это было в Персии. Теперь они в Палестине, в распоряжении британской армии, он и его польские сослуживцы из армии Андерса имеют доступ к дюжине медицинских палаток, уйме припасов и команде врачей. Теперь боли стали непрерывными и усилились до такой степени, что Генек гадает, не проела ли язва слизистую желудка.

– Пора, – сказала Херта накануне, в ее тоне было больше раздражения, чем жалости. – Пожалуйста, Генек, покажись кому-нибудь, пока не стало слишком поздно. Не позволяй тому, что еще можно исправить, свалить тебя сейчас, после всего, через что мы прошли.

Генек сидит на краю койки, касаясь пальцами ног земли, одетый только в белую хлопковую рубашку, открывающую спину. Сзади врач прижимает к его ребрам холодный кругляшок стетоскопа, хмыкая себе под нос, пока Генек отвечает на вопросы.

– Ложитесь, – велит доктор.

Генек закидывает ноги на койку и ложится на спину, морщась, когда доктор нажимает пальцами на его бледный живот.

– Полагаю, у вас язва, – говорит он. – Не употребляйте цитрусовые и все кислое. Никаких апельсинов, лимонов. Старайтесь есть только неострую пищу. У меня также есть лекарства, чтобы помочь нейтрализовать кислоту. Давайте начнем с этого и посмотрим, как вы будете чувствовать себя через неделю.

– Хорошо, – кивает Генек.

Доктор поправляет стетоскоп вокруг шеи и кладет ручку в нагрудный карман халата.