День, когда мы были счастливы

«Дорогая Херта», – пишет он и останавливается. Было бы легче, если бы он мог рассказать ей про приказ – его первый приказ: захватить Кассино! Ключевой элемент немецкой обороны! Генек пытается представить себя в бою, но образ кажется нереальным, как кадр из фильма. Произвело бы это на нее впечатление? Понимание того, что он будет частью чего-то настолько выдающегося? Настолько грандиозного. Или по крайней мере того, что может стать грандиозным. Или она пришла бы в ужас, как и он, от значительности задачи – от перспективы оказаться в неудачное время в неудачном месте? Генек знает, что она пришла бы в ужас. И умоляла бы его поберечь себя. Но Херта никогда не узнает, напоминает себе Генек. Им запрещено писать обо всем, что в случае перехвата намекало бы на их план.

Поэтому он пишет: «Как в Тель-Авиве? Надеюсь, солнечно. Мы все еще Италии. Дождь не кончается. Палатка, одежда – все постоянно мокрое. Я не помню, каково надеть сухую рубашку. Делать нечего, кроме как сидеть под крышей и ждать, так что я часами играю в карты и перечитываю те немногие книги, которые ходят по кругу: Струг, Ясенский, Штерн, Ват. Здесь есть книжка стихов Лесьмяна, называется «Лесное действо», тебе бы понравилось. Можешь поискать».

Генек слушает, как дождевые капли барабанят по скатам палатки, и вспоминает выходные в горах, когда впервые увидел Херту. Он видит себя в вязаном белом свитере и английских твидовых штанах, Херта сидит рядом в модной лыжной куртке на гусином пухе, ее щеки порозовели от мороза, недавно вымытые волосы пахнут лавандой. Каким нереальным все это кажется теперь, когда оглядываешься назад, – как будто ему все приснилось.

«Несмотря на дождь, – продолжает Генек, – боевой дух на удивление высок. Даже Войтек, похоже, в хорошем настроении, счастливо ковыляет по лагерю в поисках подачек. Ты бы видела, как он вырос».

Рядовой Войтек, единственный официальный четвероногий член армии Андерса, – медведь. Осиротевшим медвежонком его подобрали в Иране. Теперь Войтек, что на польском значит «улыбающийся воин», неофициальный талисман второго польского корпуса. Он вместе с армией путешествовал из Ирана через Ирак, Сирию, Палестину Египет и наконец оказался в Италии. За это время он выучился подавать снаряды и отдавать честь; он любит бороться и одобрительно кивает, когда его награждают бутылкой пива или сигаретой, которые он с радостью поглощает. Понятно, что Войтек – самый популярный член второго польского корпуса.

Генек перекатывается на живот и перечитывает написанное. Увидит ли его жена между строк? Херта знает его достаточно хорошо, чтобы чувствовать, когда он что-то скрывает. Он открывает последние страницы «Я жгу Париж» и достает фотографию. Херта сидит на низкой каменной ограде в Тель-Авиве в новом сером платье с воротничком. Он стоит рядом в военной форме. Он помнит, как Отто делал эту фотографию. Юлия держала Юзефа, а Отто считал до трех и перед тем, как он щелкнул затвором, Херта взяла Генека под руку, придвинулась к нему и игриво взмахнула ножкой, как школьница на свидании.

Он скучает по ней, больше чем считал возможным для человека. И по Юзефу тоже.

«Не знаю, когда смогу написать в следующий раз. Скоро нас передислоцируют. Напишу, как только смогу. Пожалуйста, не волнуйся».

Конечно, Херта будет волноваться, думает Генек, сожалея о выбранных словах. Он и сам волнуется. Боится до смерти. Он кусает ручку. Три неудачи. Армия бывших заключенных. Шансы не в пользу второго польского корпуса.

«Как ты? – заключает он. – Как Зе? Ответь поскорее. Люблю тебя и скучаю больше, чем ты можешь представить. Твой Генек».

Глава 46 Адди

Рио-де-Жанейро, Бразилия

апрель 1944 года

Вечером того дня, когда он вернулся из Минас-Жерайса, они с Элишкой разорвали помолвку. Оба согласились, что им не суждено пожениться. Это было нелегко: они не хотели оставаться одинокими и не хотели выглядеть людьми, которые добровольно сдались, хотя оба знали, что в их случае сдаться к лучшему. Они решили остаться друзьями. И как бы трудно ни было, как только решение было принято, Адди почувствовал, что с плеч будто свалилась тысяча килограмм.

Мадам Лоубир, конечно, обрадовалась отмене помолвки и очень скоро, какая ирония, по-новому взглянула на Адди. Определенно, когда перспектива заиметь его в качестве зятя официально исчезла, Гранд-дама оказалась способна общаться с поляком. Она начала приглашать Адди к себе в гости по выходным поиграть на пианино и обращаться к нему за помощью, когда у нее ломалось радио. Она даже предложила свести его с кем-то в «Дженерал Электрик» в Штатах, если он когда-нибудь решит эмигрировать на север.