День, когда мы были счастливы

Порт Танжера переполнен судами, совершающими рейсы через пролив в Тарифу. Адди насчитывает три британских авианосца, горстку грузовых судов и десятки рыбацких лодок. Он с Лоубирами идет по пристани, споря о том, к какому судну подойти. В дальнем конце порта стоит билетная касса, но чтобы купить билет, наверняка потребуется виза. Они решают, что лучше сами наймут капитана.

– Как насчет него? – показывает Адди на рыбака с потрескавшейся от солнца кожей и клочковатой бородой, сидящего на квадратной корме своей лодки и поедающего обед.

Ялик маленький, с плоским дном и облупившейся голубой краской – достаточно невзрачный, надеется Адди, чтобы пересечь пролив незамеченным, и достаточно исправный, чтобы безопасно доставить их в Тарифу. На узком носу вяло колыхается выцветший испанский флаг. Однако на первое предложение мадам Лоубир рыбак качает головой:

– Peligroso[71].

Мадам Лоубир снимает свои часы.

– Esto también[72], – говорит она, удивив Адди знанием испанского.

Рыбак, прищурившись, осматривает пристань, как будто проверяя, не следит ли кто-нибудь из официальных властей, а затем коротко смотрит на троицу перед собой, прикидывая варианты. Адди рад, что они прилично выглядят: может быть, они и беженцы, но, безусловно, достаточно собраны, чтобы выглядеть заслуживающими доверия.

– El reloj[73], – наконец пыхтит рыбак.

Мадам Лоубир опускает часы в сумочку и холодно говорит:

– Primero, Tarifa[74].

Рыбак ворчит и знаком велит садиться в лодку.

Адди спускается в ялик первым, чтобы помочь погрузить их вещи. Хорошо, что в Касабланке мадам Лоубир решила отправить три своих массивных чемодана к брату в Бразилию. Сейчас они путешествуют с кожаными саквояжами размером как у Адди. Когда вещи уложены, Адди протягивает руку и женщины опасливо садятся в лодку, глядя на лужицу маслянистой воды на дне у кормы.

Плавание бурное. Мадам Лоубир дважды рвет за борт. Щеки Элишки приобрели призрачный оттенок белого. Все молчат. Адди много раз задерживает дыхание в полной уверенности, что их маленький ялик вот-вот поглотит кильватерная волна проходящего мимо грузового судна. Он не отрывает взгляда от скалистой береговой линии Тарифы, молясь, чтобы они незамеченными – и сухими – добрались до испанской земли.

22-30 июня 1941 года. В результате неожиданного поворота событий Гитлер отворачивается от Сталина, разрывая советско-германский договор о ненападении и атакуя по всему восточному фронту, включая оккупированную русскими Польшу. Огромное по масштабам вторжение носит кодовое название операция «Барбаросса». После недели ожесточенных боев Советы оставляют Львов, однако перед отступлением НКВД устраивает массовые расстрелы содержащихся в городских тюрьмах тысяч польских, еврейских и украинских интеллигентов, политических активистов и преступников. Немцы публично обвиняют в этих казнях евреев, заявляя, что большинство жертв украинцы. Это, конечно, приводит в ярость прогерманскую украинскую милицию[75], которая вместе с айнзацгруппами (отрядами смерти СС) проводит карательные операции против живущих в городе евреев. С не успевших спрятаться мужчин и женщин срывают одежду, избивают и тысячами убивают на улицах.

Глава 21 Яков и Белла

Львов, оккупированная Советами часть Польши

1 июля 1941 года

Львов сошел с ума. Безумие началось в конце июня, вскоре после неожиданного нападения Гитлера на Советский Союз. Тогда-то Якову, Белле, Халине и Франке пришлось скрываться.

Больше недели они отсиживались в подвале своего дома. Польский друг по имени Петр, когда мог, приносил новости и еду – такая вот импровизированная гуманитарная организация из одного человека.

– Город кишит айнзацгруппами и, похоже, украинской милицией, – сказал Петр, когда пришел проведать их в первый раз. – Они нападают на евреев.

Когда Яков спросил почему, Петр объяснил, что перед отступлением НКВД расстрелял большинство заключенных в городских тюрьмах, тысячи из которых были украинцами, и что в этом обвиняют евреев.

– Сотни заключенных были евреями, но это, кажется, никого не волнует.