День, когда мы были счастливы

Через несколько дней после того, как Фелиция встала на ноги, эсэсовцы объявили, что отправят группу евреев из Валовой в Америку. И вот они здесь. Мила пытается представить, каково быть американкой, воображает теплые дома с полными кладовыми, счастливых здоровых детей и улицы, по которым, еврей ты или нет, можно ходить, где можно работать и жить, как все. Положив ладонь на головку Фелиции, она смотрит, как за окном вагона проносятся голые кроны берез. Перспектива новой жизни в Штатах вызывает трепет. Но, конечно, и расстраивает, поскольку означает, что придется оставить семью. У Милы перехватывает горло. Прощание с родителями в гетто едва не сломало ее решимость. Она кладет ладонь на грудь, где боль все еще сильна, словно свежая колотая рана. Она очень старалась убедить родителей записаться в список, но они отказались.

– Нет, они не возьмут пару старых торговцев. Вы езжайте, – настаивали они. – Фелиция заслуживает лучшей жизни, чем эта.

Мысленно Мила перечисляет родительские драгоценности. У них осталось двадцать злотых, и они продали большую часть фарфора, шелка и серебра. У них есть рулон кружева, который можно обменять при необходимости. И, конечно, аметист – хорошо, что Нехуме еще не пришлось с ним расстаться. И лучше всякого богатства, теперь у них есть Халина. Халина и Адам вернулись в Радом вскоре после приезда Якова и Беллы. Они живут за пределами гетто с фальшивыми удостоверениями и через Исаака могут время от времени передать в гетто яйцо или пару злотых. Также теперь рядом с родителями Яков. Он рассказал Миле перед ее отъездом, что планирует попроситься работать на военное предприятие за городом, где работает Белла. Он будет не дальше двадцати километров и обещал часто навещать Сола и Нехуму. Ее родители не одиноки, напоминает себе Мила, и это немного успокаивает ее.

Снаружи раздается шипение, скрипят тормоза. Поезд замедляется. Мила выглядывает в окно и с удивлением видит с обеих сторон голые поля. «Странное место для остановки». Возможно, их должен встретить другой поезд и доставить в Краков, откуда, как им сказали, группа американцев из Красного Креста сопроводит их в Неаполь. Дверь откатывается, и пассажирам приказывают выходить из вагона. Снаружи Мила смотрит на бегущие к горизонту рельсы, они пусты. Сердце подскакивает к горлу. И одновременно с пониманием, что что-то неладно, группу окружают. Она сразу понимает, что это украинцы. Дюжие, темноволосые и широкоплечие, они совсем не похожи на светлокожих немцев с резкими чертами, которые сажали их в вагоны на вокзале в Радоме. Украинцы выкрикивают приказы, и Мила крепче сжимает ладошку Фелиции, их положение сразу становится ей кристально ясным. Конечно. Как она могла быть такой наивной? Они сами вызвались, думая, что это их билет на свободу. Фелиция поднимает широко распахнутые глаза на мать, и это единственное, что удерживает Милу на ногах. Это было ее решение. Она обрекла их на это.

Евреев выстраивают в два ряда, отводят на двадцать метров в поле и вручают лопаты.

– Копайте! – кричит один из украинцев по-русски, сложив ладони рупором возле рта. Металлический ствол его винтовки отражает угасающие лучи послеполуденного солнца. – Копайте или мы будем стрелять!

Евреи начинают копать, украинцы обходят их кругами, ощерившись, словно дикие псы, и выкрикивая приказы или оскорбления через плечо.

– Кто с детьми, – кричит один из них. Мила и еще три женщины с детьми поднимают головы. – Работайте быстрее. Вам копать две ямы.

Мила велит Фелиции сесть у ее ног. Она низко опускает голову, одним глазом постоянно следя за дочерью. Время от времени она поглядывает на остальных. Кто-то плачет, слезы беззвучно катятся по их щекам на холодную землю. Кто-то потрясен, их глаза остекленели, в них поражение. Никто не поднимает головы. Никто не разговаривает. Единственный звук в прозрачном мартовском воздухе – скрип металла по холодной твердой земле. Вскоре ладони Милы покрываются трещинами и кровоточат, поясница мокрая от пота. Она снимает шерстяное пальто и складывает его на землю рядом с собой, через секунду его подхватывают и добавляют к куче одежды рядом с поездом.

Украинцы пристально следят, чтобы руки двигались, а люди были заняты. Стоя около поезда, за происходящим следит офицер в форме. Похоже, немец, эсэсовец. Оберштурмфюрер[93], наверное. Мила научилась определять немецкие военные звания по знакам различия, но она слишком далеко, чтобы понять наверняка. Кем бы он ни был, очевидно, что руководит всем он. Что он подумал, когда ему поручили это дело? Мила морщится, когда налегает на деревянную ручку лопаты и на ладони лопается еще одна мозоль размером с монету. «Не обращай внимания», – велит она себе, отказываясь поддаваться боли. Отказываясь жалеть себя. Земля еще мерзлая, и дело продвигается медленно. Хорошо. Это даст ей немного времени. Еще несколько минут с дочкой.

– Мамусю, – шепчет Фелиция, дергая Милу за брючину. Она сидит по-турецки у ног матери. – Мамусю, смотри.