День, когда мы были счастливы

– Спасибо. Через неделю я начинаю работать в Минас-Жерайс. Они хотят, чтобы я пожил там несколько месяцев, так что я на время прощаюсь с тобой, мой друг, и с Рио.

Адди услышал про работу во внутренних областях Бразилии несколько месяцев назад. Проект под названием «Риу-Доси» включал постройку больницы для маленькой деревушки. Адди сразу же подал заявление на должность ведущего инженера по электрике, но когда встретился с руководителями проекта, те покачали головами, сказав, что без соответствующих документов у них связаны руки.

– Совершенствуйте свой португальский и возвращайтесь, когда получите разрешение на работу.

На прошлой неделе, в день получения разрешения, Адди связался с руководителями. Они сразу же наняли его.

– Мы в Копакабане будем скучать по тебе, – говорит Рауль и достает из-за спины банан, бросает его Адди и подмигивает. – За мой счет.

Адди ловит банан, кладет на прилавок монетку и пробует напиток.

– А-а, – говорит он, слизывая фиолетовый сок с верхней губы. – Прелесть.

За ним начинает собираться очередь.

– Ты популярен, – добавляет Адди и собирается уходить. – Увидимся через несколько месяцев, амиго.

– Чао, амиго! – кричит ему вслед Рауль.

Адди сует банан в задний карман к письму и, взглянув на часы, идет по руа Санта-Клара. До трех часов он предоставлен сам себе, а потом должен встретиться с Элишкой на пляже Ипанема, чтобы поплавать. Оттуда они направятся обедать в гости к такому же экспатрианту, с которым познакомились несколько недель назад в самба-баре в Лапе. Но сначала надо отправить письмо.

Его уже узнают в почтовом отделении Копакабаны. Он заходит каждый понедельник с конвертом, адресованным родителям на Варшавскую улицу, и всегда спрашивает, не пришло ли что-нибудь на его имя. Пока что в ответ раздается неизменное и сочувствующее «нет». Прошло два с половиной года с тех пор, как он получал новости из Радома. Как бы он ни пытался не задумываться об этом, его походы на почту – постоянное напоминание. Проходят недели и месяцы, и агония от беспокойства о том, что случилось с семьей, становится только хуже. Иногда она лишает его аппетита и тупая боль в животе не проходит всю ночь. В другие дни грудь словно сжимает стальной провод, и он уверен, что в любой миг плоть рассечется, искромсав его сердце на куски. Заголовки «Рио Таймс» только усугубляют тревогу: тридцать четыре тысячи евреев убиты под Киевом, пять тысяч мертвых в Белоруссии и еще тысячи в Литве. Эти массовые убийства намного крупнее любого погрома, цифры слишком ужасны, чтобы их осознать; если Адди будет слишком долго об этом думать, он начнет представлять своих родителей, своих братьев и сестер частью статистики.

Бразилия тоже готовится к войне. Варгас, который, как и Сталин, перешел на сторону союзников, сражается с немецкими подлодками на юге Атлантики, поставляет в Соединенные Штаты железо и каучук и в январе разрешил строительство авиабаз США на северном побережье. Бразилия всерьез вступила в войну, но Адди частенько удивляет, насколько это незаметно в Рио. Как и Париж в предвоенные дни, город полон жизни и музыки. Рестораны заполнены, пляжи забиты, самба-клубы вибрируют. Иногда Адди хочется отключиться, как, похоже, умеют местные, – окунуться в окружающее и полностью забыть о войне, смутном мире смерти и разрушения, который гибнет за девять тысяч километров. Но так же быстро, как эта мысль приходит ему в голову, он корит себя, полный стыда. Как он смеет не обращать внимания? День, когда он отстранится, когда выбросит это из головы, станет днем, когда он примирится с жизнью без семьи. Сделать так – значит списать их как мертвых. И потому он занимает себя. Отвлекает себя работой и Элишкой, но никогда не забывает.

Адди достает из заднего кармана письмо, проводит пальцами по своему старому адресу в Радоме, думая о маме. Чтобы не представлять худшего, он мысленно воспроизводит свой утраченный мир. Он думает о том, как по воскресеньям, когда у кухарки был выходной, Нехума готовила семейный обед, тщательно растирая семена тмина между пальцами над мелко порезанной краснокочанной капустой с яблоками. Как в детстве она поднимала его каждый раз, когда они входили и выходили из квартиры, чтобы он мог провести пальцами по мезузе[101], которая висела над арочным подъездом их дома. Как по утрам она наклонялась над его кроватью и целовала в лоб, чтобы разбудить, и от нее едва уловимо пахло сиренью от кольдкрема[102], который она втирала в щеки прошлым вечером. Адди задается вопросом, беспокоят ли маму колени в холодное время года, потеплело ли достаточно, чтобы она высадила крокусы в железную корзину на балконе – и есть ли у нее еще балкон? «Где ты, мама? Где ты?»