День, когда началась Революция. Казнь Иисуса и ее последствия

Я же, как и братья мои, предаю и душу, и тело за отеческие законы, призывая Бога, чтобы Он скоро умилосердился над народом, и чтобы ты с муками и карами исповедал, что Он един есть Бог, и чтобы на мне и на братьях моих окончился гнев Всемогущего, праведно постигший весь род наш (7:37–38).

Слова о «муках и карах», возможно, намекают на Исход из Египта. И тут речь идет о цели мученичества. В данный момент еврейский народ страдает за свои грехи, и за яростью сирийцев стоит, как они понимают, гнев Бога Израилева. Подобным образом думал Иеремия, когда размышлял об изгнании. Но в данном случае мученики как бы собирают «гнев» в одно место, чтобы он истощился. Автор книги в этом не сомневается: этот проект (если можно так его назвать) оказался успешным. Сразу после мученичества Иуда Маккавей поднял восстание против Антиоха Эпифана; «Маккавей сделался непобедим для язычников, когда гнев Господа преложился на милость» (2 Мак 8:5). Такое «искупление» носило для автора совершенно практический характер. Он вовсе не думал, что грех мешает людям попасть на «небо» навеки. Он думал, что грех навлекает на себя гнев Сирии, которая была орудием (тут автор следует за пророками, размышлявшими о победе Вавилона над Израилем) гнева Бога Израилева; он также думал, что мученики каким-то странным образом могут принять этот двойной «гнев» на себя, так что он сгорит дотла и вместо него явится «милость».

Если мы попытаемся понять логику этих размышлений, очевидной отправной точкой должен для нас стать текст Исаии 40–55, а особенно – четвертый гимн Раба, о котором мы говорили совсем недавно. Мы не можем судить о том, была ли такая интерпретация широко распространена или это была идея, внезапно пришедшая в голову либо мученикам, либо их агиографу. Но мы можем себе представить, что случилось позже. Книга под названием Четвертая Маккавейская рассказывает те же самые истории. Но их уже заботливо извлекли из контекста яростного иудейского монотеизма с его обетованием телесного воскресения и превратили в нравоучительные легенды о еврейских героях, души которых возносятся на небеса. Похоже, эта книга написана для нееврейской аудитории. Подобным образом Иосиф Флавий, представляя иудейские движения своей римской аудитории, сделал из них школы языческой философии. В результате мученичество стало примером «достойной смерти», категории, хорошо знакомой языческому миру. И если Вторая книга Маккавейская, опираясь на Исаию 33, старалась показать, что мученики своей смертью истощили гнев Божий, действующий через гнет сирийцев, то мысли автора последней книги куда больше окрашены язычеством:

И ради них [мучеников] враги наши не одолели народа нашего, мучитель был наказан, а отечество было очищено. Они стали как бы выкупом за грех народа. И кровью этих благочестивых и смертью их как искупительною жертвой [hilastērion] божественное Провидение спасло Израиль, который ранее терпел бедствия (4 Мак 17:20–22).

В этой книге мало что осталось от большой истории Бога, Израиля, мира и завета. Мощные и глубоко иудейские темы благого творения Божьего и обетования о воскресении оказались в стороне. То же самое можно сказать о темах, создающих контекст для четвертого гимна Раба у Исаии и не позволяющих этому отрывку превратиться в подобие языческого повествования, и о темах Послания к Римлянам, которые с двух сторон обрамляют сказанное Павлом в главе 3. Конечно, в этом случае трудно что-либо говорить со стопроцентной уверенностью. Но я полагаю, что тут произошло следующее: автор Четвертой книги Маккавейской горел желанием представить еврейских мучеников языческой аудитории, показав, что они умерли достойной смертью за свою страну, но в то же время некоторые традиционные элементы Писания Израиля продолжали звучать в его тексте. Так он соединил две разные линии, получив результат, который не вполне соответствует Писанию, а в то же время не целиком и полностью языческий по своему характеру. Нам не следует думать, что эта книга показывает нам, что происходит с людьми вроде Павла, которые верят, что Мессия воплощал в себе верность завета, когда они свежими глазами перечитывают Тору и Пророков в свете богословия Храма.